Форум
и кепка был одним из этих сотен зёв присосавшихся до тела россии как пиявка глист. а никаким не меценатом и пчеловодом. короче кепка был Чубайсом в кепке.
Очень много вопросов о Юрии Лужкове. Понимаете, я тоже, как и многие посетители фейсбука и пользователи его, поражен этим количеством ностальгических воспоминаний, где рефреном повторяется одна пошлая фраза: «Да, Лужков был то-то, то-то и то-то (не буду повторять все эти негативные определения), но он был удивительно живой». Вот этого я совсем не понимаю. Честно говоря, живыми являемся вообще-то все мы до тех пор, пока не становимся мертвыми, и видеть какую-то особенную живость в облике покойного московского мэра, который любил зажигать с артистами, певцами, который любил попеть и поплясать, – я не вижу там никакой особенной жовиальности; скорее, я вижу откровенное заигрывание с людьми искусства и с их аудиторией.
Я не хочу ничего плохого говорить о Лужкове, но распространяться о том, какой он был обаятельный в этой живости своей и насколько он представал более человечным на фоне современного руководства, я тоже не могу. Не было в нем никакой особой человечности, не было в нем никакого особого гуманизма. Более того, он представляется мне создателем путинской Москвы до путинизма. Это лужковская Москва, московская империя, ресурсная Москва, где ресурсом являлась столичность, где абсолютно заткнута была пресса, где знаменитый счет 40-0 в судах был общеизвестен и без постоянного пиара на эту тему, где вякнуть слово против Лужкова (я хорошо это помню) не могла ни одна абсолютно газета и ни один телеканал, именно потому что, можно было лишиться помещения. Я хорошо помню, как мне в «Московских новостях» после фельетона о Лужкове, который я туда принес, сказали совершенно откровенно: «Все, что у нас есть – это здание в центре Москвы». Давайте не будем идеализировать Лужкова только потому, что на место его пришли люди его же склада; люди, быть может, еще менее, скажем так, непосредственные. Никакого другого положительного определения я подобрать не могу.
Не хочу вслед покойному кидать те или иные камни, но совершенно очевидно, что никаких ностальгических воспоминаний о нем у меня нет – есть чувство ужаса. Лужков реально рвался к власти, мог бы к ней прийти, и тогда все, что мы сегодня едим большой ложкой, мы получили бы значительно раньше. А так, по крайней мере, это произошло постепенно. И, конечно, я не вижу в нем никаких принципиально нравственных отличий от сегодняшней элиты, которая с той же легкостью предает былых кумиров. Мне очень жаль, что его предали почти все его единомышленники, но, простите, кто ожидал чего-либо другого? Более достойным как раз было поведение людей искусства, которые от Лужкова не отвернулись и после отставки.
Очень много вопросов о Юрии Лужкове. Понимаете, я тоже, как и многие посетители фейсбука и пользователи его, поражен этим количеством ностальгических воспоминаний, где рефреном повторяется одна пошлая фраза: «Да, Лужков был то-то, то-то и то-то (не буду повторять все эти негативные определения), но он был удивительно живой». Вот этого я совсем не понимаю. Честно говоря, живыми являемся вообще-то все мы до тех пор, пока не становимся мертвыми, и видеть какую-то особенную живость в облике покойного московского мэра, который любил зажигать с артистами, певцами, который любил попеть и поплясать, – я не вижу там никакой особенной жовиальности; скорее, я вижу откровенное заигрывание с людьми искусства и с их аудиторией.
Я не хочу ничего плохого говорить о Лужкове, но распространяться о том, какой он был обаятельный в этой живости своей и насколько он представал более человечным на фоне современного руководства, я тоже не могу. Не было в нем никакой особой человечности, не было в нем никакого особого гуманизма. Более того, он представляется мне создателем путинской Москвы до путинизма. Это лужковская Москва, московская империя, ресурсная Москва, где ресурсом являлась столичность, где абсолютно заткнута была пресса, где знаменитый счет 40-0 в судах был общеизвестен и без постоянного пиара на эту тему, где вякнуть слово против Лужкова (я хорошо это помню) не могла ни одна абсолютно газета и ни один телеканал, именно потому что, можно было лишиться помещения. Я хорошо помню, как мне в «Московских новостях» после фельетона о Лужкове, который я туда принес, сказали совершенно откровенно: «Все, что у нас есть – это здание в центре Москвы». Давайте не будем идеализировать Лужкова только потому, что на место его пришли люди его же склада; люди, быть может, еще менее, скажем так, непосредственные. Никакого другого положительного определения я подобрать не могу.
Не хочу вслед покойному кидать те или иные камни, но совершенно очевидно, что никаких ностальгических воспоминаний о нем у меня нет – есть чувство ужаса. Лужков реально рвался к власти, мог бы к ней прийти, и тогда все, что мы сегодня едим большой ложкой, мы получили бы значительно раньше. А так, по крайней мере, это произошло постепенно. И, конечно, я не вижу в нем никаких принципиально нравственных отличий от сегодняшней элиты, которая с той же легкостью предает былых кумиров. Мне очень жаль, что его предали почти все его единомышленники, но, простите, кто ожидал чего-либо другого? Более достойным как раз было поведение людей искусства, которые от Лужкова не отвернулись и после отставки.
