Короткие рассказы.

Да тут сам форум - короткие рассказы!

Привет, Цапитон! пишет:Да тут сам форум - короткие рассказы!

Буду насаждать вам культуру насильственным способом ))
Здорова.

Джек Лондон (1876 - 1916) - американский писатель, социалист, общественный деятель, наиболее известен как автор приключенческих рассказов и романов. 
"В бухте Йеддо".
читать 8 минут

capt пишет:

Привет, Цапитон! пишет:Да тут сам форум - короткие рассказы!

Буду насаждать вам культуру насильственным способом ))
Здорова.

Два бойца с переездом помогали комбату, ну его жена типа отблагодарить их решила, выбила им увольнение и дала два билета в театр. Они театру благополучно прогуляли с девками да зельем, а когда вернулись боярыня Лена заставила их писать изложение увиденного
СоциализмЪ есть учёт и контроль

Чехов А.П. "Шуточка".
Читать 3 минуты

О'Генри. "Дары волхвов".
Читать 5 минут

capt пишет:Яблоко. Герберт Джордж Уэллс. Читать 5 минут.

"Странно было слышать такой рассказ в вагоне третьего класса на железнодорожной ветке в Сэссексе." ... на альпенформе от Кэпа
Охереть.
Рассказ очень хороший.

capt пишет:О'Генри. "Дары волхвов".
Читать 5 минут

У-у-у... О.Генри вообще - лучший эссеист в истории человечества.

Джек Лондон (англ. Jack London; урождённый Джон Гри́ффит Че́йни, John Griffith Chaney; 1876 — 1916) — американский писатель, социалист, общественный деятель, наиболее известен как автор приключенческих рассказов и романов.
Сегодня хотел бы с вами поделиться произведением "Лунный лик".

Приятного чтения! (8 минут)
Лунный лик. Джек Лондон


Джон Клеверхауз имел лунообразное лицо. Вам, вероятно, знаком этот тип людей с широко расставленными скулами, с подбородком и лбом, исчезающими в щеках и тем еще более подчеркивающими безупречную шаровидность физиономии, с широким, приплюснутым носиком, отстоящим на равном расстоянии от всех точек окружности и похожим на лепное украшение в центре потолка. Может быть, за это я и возненавидел его: он оскорблял мой взор, и я был твердо уверен, что земля невыразимо тяготится его присутствием. Может быть, моя матушка когда-то слишком загляделась на луну, причем сделала это и в неурочный час, и с ненадлежащей стороны.

Как бы там ни было, но я ненавидел Джона Клеверхауза. Он не сделал мне ничего, что общество могло бы признать дурным или вредным, решительно ничего. Зло, которое он причинял мне, было более глубокого и сложного свойства, настолько сложного, что оно почти не поддается словесному определению. В известный период нашей жизни все мы, без исключения, испытываем нечто подобное. Мы встречаем человека, о существовании которого до этого времени и не подозревали, и все же в первую минуту, в первый же момент мы говорим: "Этот человек мне не нравится!"

Почему он нам не нравится? Ах, да мы и сами не знаем - почему, мы знаем только, что он противен нам, и больше ничего. Вот то же чувство я испытывал к Джону Клеверхаузу.

Какое право имел этот человек быть счастливым? А между тем видно было, что он счастлив, что он оптимист. Он всегда был весел и всегда смеялся. Все на свете было прекрасно, по его мнению, черт бы его побрал! Меня мучительно оскорбляло то, что он счастлив! Другие люди могли смеяться сколько угодно, меня это ничуть не беспокоило. Я и сам умел смеяться, пока не встретил Джона Клеверхауза.

О, этот смех! Он раздражал и бесил меня, как не раздражало и не бесило ничто другое под солнцем. Ужасный, отвратительный смех гнался за мной повсюду, преследовал, схватывал меня, как клещами, и не выпускал. Я слышал его во сне и наяву. Фальшивый и дребезжащий, словно огромная терка, безжалостно царапал он струны моего сердца. На рассвете смех доносился ко мне через поля и нарушал мои чудесные утренние грезы. И в томительные полуденные часы, когда сонно повисала зелень, птицы забирались в глубь леса и вся природа замирала от зноя, я слышал это невыносимое "ха-ха-ха! хо-хо-хо!", которое нагло поднималось к небу и, казалось, затмевало блеск солнца. И в темные ночи с того перекрестка, где Джон Клеверхауз поворачивал к своему дому, доносился до меня все тот же проклятый раскатистый хохот, он будил меня, заставлял содрогаться и стискивать кулаки, глубоко вонзая ногти в ладони.

Однажды ночью я тихонько загнал его скот на его же поле, а утром снова услышал раскатистый смех.

- Ну, это ничего! - говорил он. - Каждая скотина ищет, где лучше. Нельзя же бранить ее за то, что она выбрала пастбище пожирнее!

У него была собака Марс, прекрасное, огромное животное, полугончая, полуищейка. Марс был его лучшим другом, с ним он никогда не разлучался. Но я воспользовался подходящим случаем, заманил собаку и угостил ее стрихнином. Это не произвело на Джона Клеверхауза ни малейшего впечатления. Он по-прежнему смеялся искренно и весело, и по-прежнему лицо его напоминало полную луну.

Тогда я поджег его стога и скирды хлеба, а на следующее утро - это было воскресенье - я встретил его, как всегда радостного, смеющегося.

- Куда это вы идете? - спросил я, увидев его на перекрестке.

- За форелями, - ответил он, и при этом лицо его сияло, как полнолуние. - Я обожаю форелей.

Ну, скажите, существовал ли на свете другой, более невыносимый человек?! Весь собранный им хлеб сгорел, и я знал, что добро его не застраховано. Ему угрожал голод, предстояла отчаянная зима, а он как ни в чем не бывало отправляется за форелями, - потому что, изволите ли видеть, он "обожает их". Если бы горе хоть сколько-нибудь, хоть чуточку изогнуло его брови или удлинило и сделало его лицо менее похожим на луну, если бы единственный раз в жизни он сбросил с лица отвратительную улыбку, я уверен, что простил бы ему факт его существования. Но нет! Казалось, под ударами судьбы он становился все беззаботнее.

Я оскорбил его. Он поднял на меня удивленный взор.

- Вы хотите, чтобы я дрался с вами? Зачем? - медленно спросил он и сейчас же расхохотался. - Какой вы смешной человек! Хо-хо! Вы хотите уморить меня! Хе-хе-хе! Хо-хо-хо!

Ну что мне было с ним делать? Это окончательно вывело меня из себя. Клянусь кровью Иуды, я всеми силами моей души ненавидел его. Да еще эта фамилия! Что за идиотская фамилия! Клеверхауз. Почему - Клеверхауз? Я бесконечное число раз задавал себе этот вопрос. Я многое простил бы ему, если бы его звали Смитом, Брауном или Джонсом, но почему он Клеверхауз? Нет, вы только прислушайтесь, как звучит эта фамилия! Повторите ее несколько раз про себя. Клеверхауз! Ну, имеет ли право на жизнь человек, которого так зовут? Я спрашиваю вас. "Нет!" - отвечаете вы. "Нет!" - заявляю и я.

Я решил пустить в ход закладную на его ферму: после недавнего пожара он, конечно, не в состоянии будет уплатить долг, - таков был мой вывод. И вот я нашел омерзительного агента, беспощадного скрягу и передал ему закладную. Я действовал не лично, а через этого агента. Агент назначил ему срок для уплаты только несколько дней. Не больше того числа дней, которое назначает закон, поверьте мне, было дано Джону Клеверхаузу на то, чтобы очистить помещение и вывезти свой скарб. После того как ему это объявили, я выскочил на дорогу, чтобы взглянуть на него, так как знал, что он прожил на этом месте почти двадцать лет. Но при виде меня он подмигнул своими тарелкообразными глазами, и по лицу его разлилось сияние, которое сделало его больше, чем когда-либо, похожим на полную луну.

- Ха-ха-ха! - расхохотался он. - Ну и выкинул же мой малец штуку! Слышали вы что-либо подобное? Он играл у реки, как вдруг на него обвалилась земля с высокого берега и совершенно засыпала его. "О, папочка! - закричал мальчишка. - Меня совсем затерло!"

Он замолчал и словно приглашал меня принять участие в его адском веселье.

- Я не вижу тут ничего смешного! - сказал я и почувствовал, что меняюсь в лице.

Он с удивлением взглянул на меня, но через мгновение лицо его вновь озарилось проклятым ясным светом, делающим его похожим на сияющую луну, и снова послышался оглушительный хохот.

- Хо-хо-хо! Это страшно смешно! Неужели вы не понимаете, до чего это смешно! Хо-хо-хо! Хе-хе-хе! Вот странный человек! Не понимает веселых вещей! Вы подумайте, вот река...

Но я резко повернулся к нему спиной и торопливо удалился. Чаша моего терпения была переполнена. "Черт побери! - подумал я. - Необходимо положить этому конец". Взобравшись на самую вершину холма, я все еще слышал его гнусный хохот, поднимавшийся к небесам.

Я горжусь тем, что всегда и все делаю в высшей степени аккуратно. Когда я задумал убить Джона Клеверхауза, я решил это сделать так, чтобы мне не пришлось стыдиться содеянного. Я ненавижу неумелость, а равно и жестокость. Мне всегда казалось отвратительным убивать человека простым ударом кулака - фи, какая гадость! Мне нисколько не улыбалось и застрелить Джона Клеверхауза (ах, эта фамилия!), или зарубить его саблей, или размозжить ему череп дубиной. В мои планы входило не только покончить с ним "чисто" и художественно, но проделать все так, чтобы впоследствии против меня не было ни единой улики.

Я всецело отдался этой мысли, и после недели глубокого размышления мой план был готов. Я купил пятимесячного ньюфаундленда, самку, и занялся его тренировкой. Если бы кто-нибудь стал следить за моей работой, он заметил бы, что при дрессировке меня занимала больше всего одна вещь - поноска. Я учил собаку, которую назвал Беллоной, приносить мне из воды все, что я бросал туда, и не только приносить, но приносить немедленно, ни в коем случае не играть и не забавляться с вещами. Самое главное заключалось в том, чтобы научить собаку ни перед чем не останавливаться и как можно скорее приносить брошенные в воду предметы. Я убегал от собаки и заставлял ее, с палкой в зубах, догонять меня. Это было чудесное животное, которое так увлекалось игрой, что давало мне полную уверенность в близкой победе.

Затем при первом удобном случае я подарил Беллону Джону Клеверхаузу. Я знал, что делал, так как был предупрежден о маленькой слабости моего врага, которой он постоянно поддавался.

- Нет, этого быть не может! - воскликнул он, когда я передал ему конец привязи. - Неужели вы это всерьез?

И в ту же минуту он широко осклабился, и на его лунообразном лице показалась характерная гнусная улыбка.

- А мне почему-то всегда казалось, что вы недолюбливаете меня, - объяснил он. - Но как мне приятно убедиться теперь, что я ошибался.

И с этими словами он буквально схватился за бока от неудержимого хохота.

- Как ее зовут? - удалось ему спросить между двумя пароксизмами смеха.

- Беллона, - ответил я.

- Ха-ха-ха! - расхохотатся он. - Вот странное имя!

Я стиснул зубы, потому что мое терпение подходило к концу, но все же мне удалось процедить:

- Разве вы не знаете? Ведь это жена Марса.

При этих моих словах лунный свет начал заливать его лицо, и он снова разразился хохотом.

- Ах, моя покойная собака! Значит, это вдова теперь! Хо-хо-хо!

Он долго еще хохотал мне вслед, и я слышал его сатанинский смех даже тогда, когда поднялся на холм.

Прошло около недели, и однажды, в субботу вечером, я встретил Джона Клеверхауза.

- Если не ошибаюсь, вы в понедельник уезжаете? - спросил я. Он кивнул и усмехнулся.

- Значит, вам не удастся теперь поесть форелей, которых вы "обожаете"? - снова осведомился я.

Но он не обратил внимания на мой иронический тон.

- Ну, отчего же, - ответил он. - Я как раз завтра собираюсь на рыбную ловлю.

Таким образом, мое предположение подтвердилось, и я в восторге вернулся домой. На следующий день, рано утром, я увидел его проходящим мимо меня с веревочной сеткой и мешком за плечами. Беллона следовала за ним по пятам. Я прекрасно знал, куда он направляется, а потому, не теряя времени, пересек поле и пробрался через густой кустарник на самую верхушку холма. Стараясь не терять его из виду, я прошел около двух миль, пока не вышел на своего рода естественный амфитеатр, образуемый холмами, откуда вытекала крохотная речушка; она быстро бежала по ущелью, а затем останавливалась отдохнуть в большой каменной котловине. Здесь и должно было все разыграться. Я уселся на самом гребне горы, откуда мог все великолепно видеть, и закурил трубку.

Прошло несколько минут, и я увидел тяжело ступающего Джона Клеверхауза, вышедшего к реке. Беллона неотступно следовала за ним, и видно было, что и собака и ее хозяин находятся в самом прекрасном настроении. Поминутно короткий резкий лай собаки сливался с грудными нотами хохота моего врага.

Подойдя к озеру, Джон Клеверхауз сбросил на землю сеть и мешок и вынул из кармана нечто похожее на толстую свечку. Но я-то отлично знал, что это был "гигант", большой динамитный патрон, - этим способом он ловил форелей, производя с помощью динамита взрыв под водой и оглушая рыбу. Он плотно окутал патрон ватой, привязал к палке, приготовил фитиль, поджег его и бросил снаряд в воду.

Точно стрела, полетела Беллона к воде. Я едва сдержал себя, чтобы не завизжать от восторга. Джон Клеверхауз стал звать собаку, но без всякого результата. Он бросал в нее палками и камнями, но собака продолжала упорно плыть по направлению к "гиганту"; доплыла до него, схватила палку зубами и направилась к берегу. Тогда впервые Джон Клеверхауз понял, какая страшная опасность угрожает ему, и бросился бежать. Но, как я и предполагал и что входило в мой план, Беллона, выбравшись на берег, бросилась вслед за ним. Ну, доложу я вам, была потеха! Я уже упоминал, что маленькое озеро лежало в котловине, своего рода амфитеатре. Выше этого места и ниже ручей можно было перейти, перепрыгивая с камня на камень. И вот по этим-то камням стали взад и вперед, вверх и вниз метаться Джон Клеверхауз и Беллона. Я бы никогда не поверил, что такой неуклюжий и неповоротливый человек мог так проворно бегать. Но, несмотря на всю его ловкость, он не мог ускользнуть от Беллоны, и в конце концов она догнала его. Он все еще мчался изо всех сил, как вдруг Беллона уткнулась носом в его ноги. В тот же миг вырвалось пламя, показался дым, раздался адский взрыв, и на том месте, где еще минуту назад стояли человек и собака, не осталось ничего, кроме большой воронкообразной ямы на земле. "Смерть от несчастного случая во время противозаконной рыбной ловли". Вот как формулировал свое заключение судебный следователь. Я полагаю, что имею полное право гордиться тем "чистым" и артистическим способом, которым я покончил с моим злейшим врагом. Я не проявил ни неумения, ни жестокости, и мне кажется, что краснеть мне ни в коем случае не приходится, - в этом вы согласитесь со мной. Горное эхо больше не повторяет проклятого хохота Джона Клеверхауза, и его жирное лунообразное лицо больше не раздражает меня... Теперь мои дни спокойны, и сон мой крепок по ночам.

Перевод З. Вершининой

Бласко-Ибаньес Висенте (1867 - 1928) - один из крупнейших испанских писателей XX века. Выдающийся социальный романист, младший представитель плеяды писателей-реалистов второй половины XIX века.
Предлагаем вашему вниманию рассказ "Осужденная".
Приятного чтения! (6 минут).


https://i.servimg.com/u/f92/19/65/22/61/17151b10.png

Четырнадцать месяцев провел уже Рафаэль в тесной камере.

Его миром были четыре, печально-белые, как кости, стены; он знал наизусть все трещины и места с облупившеюся штукатуркою на них. Солнцем ему служило высокое окошечко, переплетенное железными прутьями, которые перерезали пятно голубого неба. А от пола, длиною в восемь шагов, ему едва ли принадлежала половина площади из-за этой звенящей и бряцающей цепи с кольцом, которое впилось ему в мясо на ноге и без малого вросло в него.

Он был приговорен к смертной казни. И в то время как в Мадриде в последний раз пересматривались бумаги, относящиеся к его процессу, он проводил здесь целые месяцы, как заживо погребенный; он гнил, точно живой труп в этом каменном гробу, и желал, как минутного зла, которое положило-бы конец другим, более сильным страданиям, чтобы наступил поскорее час, когда ему затянут шею, и все кончится сразу.

Что мучило его больше всего - это чистота. Пол в камере ежедневно подметали и крепко скоблили, чтобы сырость, пропитывающая койку, пронизывала его до мозга костей. На этих стенах не допускалось присутствие ни одной пылинки. Даже общество грязи было отнято у заключенного. Он был в полном одиночестве. Если бы в камеру забрались крысы, у него было-бы утешение поделиться с ними скудным обедом и поговорить, как с хорошими товарищами; если бы он нашел в углах камеры паука, то занялся бы приручением его.

В этом гробу не желали присутствия иной жизни кроме его собственной. Однажды - как хорошо помнил это Рафаэль! - воробей появился у решетки, как шаловливый мальчик. Попрыгун чирикал, как бы выражая свое удивление при виде там внизу этого бедного, желтого и слабого существа, дрожащего от холода в разгаре лета, с привязанными к вискам какими-то тряпками и с рваным одеялом, опоясывавшим нижнюю часть его тела. Воробья испугало, очевидно, это заострившееся и бледное лицо цвета папье-маше и странное одеяние краснокожего, и он улетел, отряхивая крылья, точно хотел освободиться от запаха затхлости и гнилой шерсти, которым несло от решетки.

Единственным шумом жизни были говор и шаги товарищей по заключению, гулявших по двору. Эти люди видели по крайней мере над головами вольное небо и не дышали воздухом через решетку. Ноги их были свободны и им было с кем поговорить. Даже здесь в тюрьме несчастие подразделялось на разряды. Рафаэль догадывался о вечном человеческом недовольстве. Он завидовал тем, что гуляли во дворе, считая свое положение одним из наиболее жалких. Заключенные завидовали тем, что находились за стенами тюрьмы и пользовались свободой. А те, которые ходили в это время по улицам, были может быть недовольны своей судьбой, мечтая, Бог знает, о чем. А еще свобода так хороша! Они стоили того, чтобы попасть в тюрьму и лишиться свободы.

Рафаэль находился на последней ступени несчастья. Он попытался раз бежать, сделав в порыве отчаяния отверстие в полу, и за ним был установлен теперь непрерывный и подавляющий надзор. Когда он начинал петь, ему приказывали молчать. Он устроил себе развлечение, распевая заунывным тоном молитвы, которым научила его мать, и из которых он помнил только отрывки. Но его заставили молчать, может быть из опасения, что он хочет прикинуться сумасшедшим. Он должен был все молчать. Его хотели сохранить в целости, со здоровым телом и душою, чтобы палачу не пришлось иметь дела с испорченным мясом.

Быть сумасшедшим! Да ему вовсе не хотелось сходить с ума. Но тюремное заключение, неподвижность и плохое и скудное питание губили его. Он начал страдать галлюцинациями. Иногда по ночам, когда его мучил полагающийся по правилам тюрьмы свет, к которому он не мог привыкнуть в течение четырнадцати месяцев, он закрывал глаза, и его терзала странная мысль, будто во время сна его враги, те, которые хотели убить его, и которых он не знал, вывернули ему желудок на изнанку и причиняли ему боль острыми кольями.

Днем он постоянно думал о своем прошлом, но мысли его так путались, что он воображал, будто перебирает в памяти историю другого человека.

Он вспоминал о своем возвращении на родину после первого знакомства с тюрьмою за нанесение нескольких ран. Слава о нем облетела весь уезд, и в трактире на площади собралась толпа, встретившая его криками восторга. Лучшая девушка в родном городке согласилась стать его женою, более из страха и уважения, чем по любви. Гласные городской думы льстили ему, дали ему место стражника и охотно поддерживали в нем природную грубость с тем, чтобы он пустил ее в ход во время выборов. Рафаэль беспрепятственно царил во всем уезде и держал тех других из падшего лагеря в кулаке. Но в конце концов это надоело им; они привлекли на свою сторону одного смельчака, тоже только-что выпущенного из тюрьмы и выставили его против Рафаэля.

Боже мой! Его профессиональная честь была в опасности. Он должен был непременно проучить этого негодяя, отнимавшего у него хлеб. И как неизбежное следствие, Рафаэль подкараулил его в засаде, направил на него меткий выстрел и прикончил его ножем, чтобы тот перестал кричать и биться.

В сущности... что тут особенного? А в результате явилась тюрьма, где он встретил старых товарищей по заключению, судебный процесс, во время которого все, боявшиеся его прежде, мстили ему за пережитый страх, показывая против него, затем ужасный приговор и четырнадцать проклятых месяцев, проведенных в ожидании того, чтобы из Мадрида явилась смерть.

Рафаэль не был трусом. Он думал о Хуане Портела, о славном Франциске Эстебане, обо всех этих отважных паладинах, подвиги которых воспевались в балладах. Он всегда слушал эти баллады с восторгом, чувствуя в себе достаточно твердости для того, чтобы встретить последнюю минуту.

Но иногда ночью он вскакивал с койки, точно под влиянием какой-то тайной пружины, и цепь его гремела печальным звоном. Он кричал, как ребенок, и раскаивался в то же время в своей слабости, тщетно стараясь подавить стоны. Тот, кричавший внутри него, был другим человеком; он не знал его до сих пор, и тот трусил и хныкал, не успокаиваясь, пока не выпьет полдюжины чашек жгучего напитка из винных ягод, который носит в тюрьме название кофе.

От прежнего Рафаэля, призывавшего смерть, как конец страданий, осталась одна оболочка. Новый Рафаэль, образовавшийся в этой гробнице, с ужасом думал о том, что со дня заключения прошло уже четырнадцать месяцев, и конец должен быть неизменно близок. Он охотно согласился-бы провести еще четырнадцать месяцев в этих тяжелых условиях.

Он стал подозрительным, догадываясь о том, что роковой момент приближается. Он видел это по всему, по любопытным лицам, заглядывавшим в дверное оконце, по тюремному священнику, который стал приходить теперь каждый вечер, как будто эта душная камера была лучшим местом для того, чтобы поболтать с человеком и выкурить папироску. Видно, плохо дело!

Ставившиеся ему вопросы были до нельзя подозрительны. Хороший ли он христианин? Да, батюшка. Он уважал священников, a о семье его нечего и говорить: все его близкие пошли на защиту законного короля, потому что так приказал местный священник. И для наглядного доказательства своей христианской веры Рафаэль вытаскивал из под лохмотьев на груди засаленную связку образков.

Тогда священник заговаривал с ним об Иисусе, который был, правда, сыном Божиим, но очутился в таком же положении, как он, Рафаэль. Это сравнение приводило бедного малого в восторг. Какая честь! Но несмотря на то, что это сходство льстило ему, Рафаэлю хотелось, чтобы оно осуществилось на деле как можно позже.

Настал день, когда ужасная весть обрушилась на него, как гром. Дело в Мадриде было кончено. Смерть являлась, но с большою скоростью - по телеграфу.

Когда один из чиновников сказал Рафаэлю, что около тюрьмы бродит его жена с дочерью, родившеюся во время его заключения, и требует свидания с ним, у Рафаэля не осталось больше сомнений. Если жена приехала с родины, значит, это близко.

Его навели на мысль о помиловании, и он бешено ухватился за эту последнюю надежду всех несчастных. Разве другие осужденные не добивались помилования? Почему же он не добьется? Кроме того, доброй сеньоре в Мадриде ничего не стоило даровать ему жизнь. Она должна была только дать свою подпись.

И Рафаэль обращался ко всем официальным лицам, посещавшим его из любопытства или по долгу службы, адвокатам, священникам и репортерам, и спрашивал их, дрожа и умоляя, как будто они могли спасти его:

- Как вы думаете, будет мне помилование?

На следующий день его должны были увезти в родной город, связанным и под охраной, как хорошее животное, которое гонят на бойню. Палач со своими принадлежностями ждал уже его на месте. В ожидании момента выхода Рафаэля из тюрьмы и в надежде увидать его проводила целые часы у ворот тюрьмы его жена, смуглая крупная женщина, от которой несло едким запахом скотного двора каждый раз, как она шевелила своими пышными юбками.

Она была как бы ошеломлена тем, что находится у тюрьмы. В её бессмысленном взгляде выражалось больше изумления, чем горя, и только, когда взгляд её останавливался на ребенке, прижатом к высокой груди, из глаз её выкатывалось несколько слез.

Боже мой! Какой позор для семьи! Чуяло её сердце, что этот человек кончит таким образом. Если бы хоть девочки не было на свете!

Тюремный священник старался утешить ее, проповедуя покорность. Она могла еще встретиться вдовою с человеком, который сделает ее еще счастливее. Это, по видимому, оживило ее, и она заговорила даже о своем первом женихе, славном малом, который удалился из страха перед Рафаэлем и подходил к ней теперь в городе и на поле, точно желал сказать ей что-то.

- Да, в женихах не будет недостатка, - говорила она спокойно, со слабою улыбкою. - Но я - хорошая христианка и, если у меня будет второй жених, то я хочу, чтобы он был таким, как Бог велит.

Заметив удивленный взгляд священника и привратников, она вернулась к действительности и снова неестественно захныкала.

Под вечер пришло известие. Помилование было дано. Королева, которую Рафаэль представлял себе окруженною там в Мадриде всеми украшениями и роскошью, которые Господь Бог хранит в алтарях, была тронута телеграммами и просьбами и продлила жизнь осужденного.

Помилование вызвало в тюрьме взрыв бешеного восторга, как будто каждый из заключенных получил прощение и освобождение.

- Радуйся, тетушка, - говорил священник жене помилованного. - Твоего мужа не убьют. Ты не будешь вдовою.

Молодая женщина стояла некоторое время молча, как будто боролась с мыслями, которые назревали в её уме с тупою медленностью.

- Хорошо, - сказала она наконец спокойно. - А когда же он выйдет из тюрьмы?

- Выйдет?.. Да ты с ума сошла. Никогда! Он должен еще радоваться, что жизнь его спасена. Его увезут в Африку, и будучи молодым и сильным, он может прожить еще двадцать лет.

Женщина впервые зарыдала от всей души, но это были слезы не печали, а отчаяния и бешенства.

- Послушай-ка, - сказал священник в раздражении: - ведь, ты гневишь Господа Бога. Ему-же спасли жизнь, понимаешь ли? Он уже больше не присужден к смертной казни. A ты еще недовольна?

Женщина перестала плакать. Ее глаза засверкали ненавистью.

- Хорошо... Его не убьют... Я рада этому. Он-то будет спасен, а я что же?

И после долгого молчания она добавила среди стонов, потрясавших её смуглое, страстное и грубо пахнувшее тело:

- Осуждена теперь я, а не он.

Я в последнее время склоняюсь к Ы и У! как в фильме.

Ы! У!

милый, я же просила не персик а апельсин.

Мухина вообще-то ничего не собиралась покупать.

Она просто шла по подземному переходу, когда из ларька "Всё по 300р" её окликнул красный берет.
Он беззвучно орал на весь переход:
"Купи меня, Мухина!!!", и та не пожалела денег, только чтобы он наконец заткнулся.

Придя домой, Мухина услышала стоны и мерный скрип паркета - её мать играла в теннис на "Нинтендо". Так иногда она повышала своё извечно низкое давление.

- Я купила берет, мам. Смотри, идёт мне? - Мухина откусила ярлык и нахлобучила убор на блондинистые волосы.

Мать оценивающе посмотрела на красноголовую дочь.

- Очаровательный берет. Ты в нём похожа на мультяшного дятла.
- Спасибо, мамулечка. Никогда его не надену.
- Я не виновата, что у тебя такой здоровенный нос.
- А кто, интересно, виноват?! Не я выбирала мужа с метровым шнобелем!

- Я тоже не выбирала. Это всё закат над Гаграми. И немного чачи.

Из детской комнаты пижамным комом выкатился сын Мухиной и зарылся в материнскую юбку.

- Любимая мамулечкаааа!
- Сынууууля. Я не купила "киндерсюрприз", извини.
- Этот дом забыл, что такое любовь! - Ответил сын и укатился обратно.

- Твой сын опять сморкается в тюль! - сказала мама Мухиной.
- А бабушка опять курила в туалете! - парировал сын Мухиной из своей комнаты.
- Ты отвратительно его воспитываешь. - Вздохнула мать Мухиной. - Когда он вырастет и сядет за ограбление шоколадной фабрики, в тюрьме придётся несладко. Я слышала, стукачей там не жалуют.

- Дом, милый дом... - философски констатировала Мухина, снимая куртку.

- Погоди, милая, не раздевайся. - Сказала мать Мухиной, готовясь к подаче. - У меня давление не повышается. Федерер уже не тот - я даже не вспотела. Лови, Роджер!

С этими словами мать Мухиной подпрыгнула и со стоном подала на вылет.

- Гейм сет матч, швейцарский ублюдок! - Победно крикнула она в лицо многопиксельного теннисиста и сохранилась.
- Попей шиповника, мам.
- Мне не помогает этот сраный шиповник. Будь дочкой, сходи в "Магнолию" за коньячком?
- Ты с ума сошла? Ночью через парк? И кто его мне сейчас продаст?
- Охранник Руслан. На вид то ли пятьдесят два, то ли двадцать семь... Не важно, узнаешь по имени на табличке. Скажешь, от Лилу. Он всё сделает. Я нарежу лимон, посидим, сыграем в преферанс...

- Я не хочу никакого коньяка! - отрезала Мухина.
- Так, значит? Лааааадно. Ну тогда расскажи - как дела на работе?
- Мама, это нечестно!
- ...Как дорога на метро? В маршрутке? Не звонил ли тот адвокат, который тебе понравился? А, чёрт, прости, совсем забыла - он же женился на какой-то там...

- Всё-всё, ты победила! Я звездец как хочу коньяка! - Процедила Мухина и напялила красный берет.

- Лети, благородная птичка! - пафосно провозгласила мать Мухиной.
- Пусть я дятел! Надеюсь, выклюю тараканов из твоей головы! Всё, я пошла.
- "Киндер" не забудь! - донеслось из детской.
- А ты постираешь тюль?

- Ты мне не мать!



***
...Конечно, парк можно было и обойти. Но это добавляло дороге ещё минут 20, а порядком озябшей Мухиной всё больше хотелось встретиться с коньяком.

Поэтому она пёрлась по тёмной тропинке меж нестриженных кустов и ржавых качелек.
До более-менее освещенной главной аллеи оставалось метров пятьдесят, когда кусты перед Мухиной разверзлись, и на тропу вышел огромный волк.

- Приветик. - Сказал волк и добавил, - Р-р-р-р, бля.

- Ну класс, - ответила Мухина и совершенно не удивилась (в Москве вообще никто ничему не удивляется, по крайней мере искренне).

- Предлагаю опустить все эти дебильные прелюдии типа "Кто ты, иду к бабушке" и прочее бла-бла-бла. Просто сделаем это по-быстрому и разойдёмся. Ну, в смысле, я.

- Что ты хочешь сделать? - насторожилась Мухина.
- Сожрать тебя, что.
- А это обязательно? У меня сын и сумасшедшая мать, может, тебе поискать кого-нибудь другого?
- Сама виновата. Ты надеваешь красную шапку, по просьбе старой женщины идёшь через лес...
- Это парк!

- Не занимайся буквоедством. Так вот, я продолжу. Тут появляюсь я, сжираю тебя, короткая мораль, и *нецензурная брань*. Всё просто и понятно, чтоб дошло даже до детей. Таков уж Замысел Сказочника.
- Но меня же потом спасут, да? Там же появляются какие-то мужики, вспарывают тебе брюхо...
- Не-не-не, это у придурков Гримм. Я б на такое не подписывался, что я, дебилоид? Я по системе Перро работаю. Так что извини.

Волк оттолкнулся от земли мощными задними лапами и, раскрыв страшную пасть, взвился в направлении Мухинской шеи.

Он не знал, что Мухина слишком часто ходит по ночному городу, и был весьма удивлён, когда она с размаху чётко попала сумочкой по его серой морде. В сумочке бережно хранились 19 кило пустых помад, скидочных карт и мандариновых корок, поэтому волк взвизгнул и, изменив траекторию полёта, рогозинским спутником рухнул в листву.

Пока он ловил хоровод золотых лисят, Мухина вызвала службу отлова и двинулась дальше.



***
...Снабжённая пакетом с коньяком ("Мой поклон Лилу! Почему она забросила вечера румбы?!"), Мухина шла обратно по той же тропе, когда услышала некультурную тираду:

- Пидорасы!!! А ну руки убрали, бля! Вы *нецензурная брань* жалкая, а не охотники! Гриммовы ушлёпки!! Р-р-р-р-р, нахуй!!

Усатые мужики из службы отлова тащили к грузовику обмотанного сетью волка, по ходу попинывая его кованными ботинками.
От ударов волк прекратил брань и заскулил. В свете фонариков Мухиной показалось, что он даже немного всплакнул.

Мухина чертыхнулась - ей стало его невыносимо жалко. А жалость никогда не приносила Мухиной ничего хорошего.
Только разочарование и слёзы.

- Отпустите собаку!!! - истерично завопила она.
- Твоя она, что ли? - огрызнулись мужики.
- Да, моя! Шарик! Шарик!

- Какой я тебе нахуй Ша... - огрызнулся было волк, но быстро понял, что претензии лучше оставить на потом.

- А если она твоя - чё без ошейника?
- Забыла! Потому что дура! Видите - хожу тут по ночному парку в дурацком берете!

Это железный довод, подумали мужики, отпустили пленника и уехали.

Волк облизнул помятые бока и уставился на Мухину.

- Ты зачем это сделала?
- Не знаю. Я всегда сначала делаю, а потом думаю. Фишка у меня такая по жизни.
- Ну ты точно, мать, не в себе. И чё будем делать?



***
... - Ма-ам! Смотри, кого я привела! - воскликнула Мухина, впуская волка в квартиру.

- Надеюсь, он не украдёт ложки, как предыдущий?
- Это волк, а не мужик!
- Госссссподи! На кой дьявол ты его притащила?
- Он говорящий!
- Так. Значит, коньяк ты не донесла.

- Но я реально говорящий, - произнёс волк.
- И что? Оставшиеся ложки всё равно лучше перепрятать.
- Да на кой ляд мне ваши ложки, мадмуазель?! - обиделся волк.
- А я не верю ни одному существу с яйцами, что бы оно не говорило! - ответила Мухина-старшая.

- Но у меня тоже есть яички, ба! - крикнул из комнаты сын Мухиной.

- И это только подтверждает данное правило! - парировала бабушка и снова обратилась к волку. - Коньяк будешь, ужасная псина?
- Слушайте, женщина, у вас что - нет чувства самосохранения? Называть волка собакой это, знаете ли...
- Так будешь или нет?

- Буду...

Мухина-младшая заботливо налила коньяк в миску. Волк понюхал и поморщился.

- Это не коньяк, друзья мои. Это, блять, ацетон вперемешку с ослиным говнищем. Тут, сука, еще не открытые людьми элементы таблицы Менделеева. Ни горной свежести, ни пота бочкаря. Сплошные гаражи и Наро-Фоминск. Вот честно - не советую.

- А он мне нравится. - сказала мать Мухина. - Надо менять точку.

- Позвольте спросить. - Волк навострил уши. - А что это за звуки раздаются из залы?
- Это новая песня Бузовой из телевизора, - ответила Мухина-младшая, - пойду переключу.
- Если вы умудритесь надеть на неё красную шапку, я с удовольствием её сожру.

- Да он еще и с чувством юмора, - восхитилась мать Мухиной, - дочь, оставь его у нас, лишним не будет.



***
...Волка отмыли ромашковым шампунем ("АААА!!! Мои глаза!!! Это не ромашка, это ебучий асфальт!!! АААА!!!"), потом все вчетвером на сухую поиграли в преферанс (волк выиграл 75 рублей, а сын был пойман на жульничестве) и легли спать.
Свернувшись клубком у дверей, волк погружался в сон, не зная, что будет дальше. Жрать Шапку-Мухину он теперь не может из чувства звериной благодарности.

И что его ждёт? Что будет дальше?



***
...А дальше он отблагодарит Мухину по полной.

Он отвадит от неё бизнесмена Денисова, учуяв на нём приторный запах секретаря-референта Аникеевой, оставшийся даже после душа. Он учует терпкий аромат первой в жизни её сына "травки" и так по-волчьи с ним побеседует, что тот будет стирать тюль и убирать в комнате до конца своих дней.
И он учует еле уловимую, омерзительную вонь злокачественной опухоли в ноге Мухинской матери, что спасёт ей её безумную жизнь.

Но это всё будет потом. А пока волк засыпал, иногда подёргивая здоровенной когтистой лапой.



***
...В это же самое время в недрах одного из старых парижских кладбищ бешеной шаурмой крутился в своём гробу Великий Сказочник Шарль Перро.

Но волку на этот факт было совершенно насрать.


А семье Мухиных - тем более.



https://i.servimg.com/u/f92/19/65/22/61/12655710.jpg

Оскар Уайлд (1854-1900) — английский философ, эстет, писатель, поэт ирландского происхождения. Один из самых известных драматургов позднего Викторианского периода.
Сегодня хотели бы с вами поделиться произведением "Натурщик-миллионер".
Приятного чтения! (8 минут)

Натурщик-миллионер. Оскар Уайлд

Не будучи богатым, совершенно ни к чему быть милым человеком. Романы – привилегия богатых, но никак не профессия безработных. Бедняки должны быть практичны и прозаичны.


https://tgraph.io/Naturshchik-millioner-Oskar-Uajld-10-12