Форум
Если сегодня бегло взглянуть на новостные ленты, может показаться, что мир сошел с ума. Отечественная пресса транслирует мнения ведущих российских политиков о том, что мир захлестнула «пещерная русофобия», что все больше государственных деятелей зарубежных стран руководствуются в своих действиях именно ненавистью к нашей стране; что мир не знает других забот, как «сдерживать» Россию или, если этого не удается, то хотя бы всемерно принижать ее достижения в различных сферах
Западные средства массовой информации отстают, но ненамного: они взывают к своим политикам, умоляя противостоять «российской угрозе», находят во всех самых скандальных трендах внутренней политики своих стран «русский след»; при этом политики и чиновники винят в своих неудачах русских, которые, используя самые невероятные приемы, помогают их оппонентам.
Прожив несколько лет за границей, я не могу сказать, что встречался где-то с русофобией. Меня никто не преследовал за российский паспорт, никто не шарахался на улице, когда я разговаривал по-русски, не смотрел презрительно или с недоверием на мою визитку с русской фамилией. Этого не случалось ни в Лондоне, где русских обвиняют в государственном терроризме; ни в Вашингтоне, сплошь населенном демократами, убежденными, что Россия привела в Белый дом ненавидимого ими Трампа; ни в Варшаве, где поляки с ужасом вздрагивают от разговоров про советское прошлое; ни даже во Львове, где уж русских, по идее, должны ненавидеть всеми фибрами души как агрессоров.
Однако практически везде, как только речь заходила о политике, собеседники вспоминали Путина, обвиняя российского президента во всех мыслимых грехах или приписывая ему возможности, об обладании которыми он сам, вероятно, даже не догадывается. Как правило, отношение к российскому лидеру действительно было негативным — но, как мне показалось из сотен разговоров и споров, это отношение не переносилось на русских людей, а страна в целом попадала «под раздачу» прежде всего потому, что собеседники понимали: в России все решает президент, и никакого/никаких иных субъектов политического процесса здесь не существует.
Если бы они знали о знаменитой формуле Володина, констатировавшего тождественность и неразрывность Путина и России, то, наверное, согласились бы, что складывающееся в сознании миллионов людей по всему миру негативное или опасливое отношение к нашей стране обусловлено именно этой идентификацией страны и лидера. Более того, я уверенно могу утверждать, что это отношение ограничивается страной и редко распространяется на отдельных людей — российских граждан или носителей русской культуры. Самыми же убежденными русофобами, которых я встречал за последние годы, были, как ни печально это признавать, сами россияне, по различным причинам покинувшие собственную страну.
Насколько распространенным является подобное положение вещей, если оценить его с точки зрения историка? На протяжении многих десятилетий политики и интеллектуалы, сталкиваясь с деятельностью личностей, методы и цели которых они радикально отвергали, первым делом пытались подчеркнуть, что не ставят знака равенства между ними и их народами.
Однако в случае с современной Россией подобного «иммунитета» у страны — и это приходится признать совершенно определенно — не имеется.
Я могу ошибаться, но причина такого положения вещей довольно банальна. На протяжении всего ХХ века поднимавшиеся на вершину иерархий политики прежде всего определяли свое правление с идеологической точки зрения, делая упор не столько на преемственности своей власти, сколько на радикальном разрыве с прошлым (по крайней мере, непосредственным).
Большевики начали с уничтожения царской символики, утверждения коммунистической идеологии и очень быстро пришли к замене термина «Россия» в самом названии восстановленной империи на не несущий никакой национальной или территориальной определенности «Советский Союз».
В Италии фашисты, захватившие власть в 1922 г. после «марша на Рим», позиционировали создававшееся ими государство как новую Римскую империю, нацию, прямо или косвенно направляющую другие народы. Нацисты в Германии также немедленно устранили прежние символы немецкой государственности, превратив страну в Третий рейх, который, хотя и строился на принципах национальной исключительности, радикально порывал со многими германскими традициями и в сознании миллионов людей внутри и вовне этого монстра выглядел как совершенно особое государственное образование.
Фашизм, коммунизм, нацизм — все эти идеологии были неразрывно связаны с именами вождей и, казалось, были призваны разрушить привычный ход исторического процесса, создавая всякий раз новые «дивные» миры. Именно поэтому их крах вызвал быстрый разворот общественного сознания; Германия вернулась к нормальности через десять лет после конца самой страшной в истории войны, а Советский Союз и Горбачев превратились в модные символы, как только была провозглашена политика открытости и гласности, начался реальный процесс разоружения.
Спецификой сегодняшней России стало и остается то, что Путин, изменивший траекторию развития страны не в меньшей мере, чем многие автократические лидеры прошлых эпох, произвел этот разворот, не опираясь ни на какую идеологию и не создавая новых символов. Напротив, Кремль на протяжении последних двадцати лет максимально активно подчеркивал, что он «возрождает» Россию, «восстанавливает» ее исторические традиции, «упрочивает» традиционные морально-нравственные ценности, «очищает» великую историю страны от разного рода наветов. Тем самым исподволь, но очень умело утверждалось то тождество личности и страны, которое в большинстве диктатур ХХ века заменялось тождеством личности и идеи, личности и движения, личности и партии.
Собственно, приходится признать, что результат достигнут — и именно поэтому В.Путин отождествляется сегодня с Россией настолько, что его политика и его действия изменяют отношение масс не только к созданному им режиму, но и той стране, которой он руководит, а «русофобия» продуцируется как версия «путинофобии».
Подобная ситуация, на мой взгляд, могла сохраняться еще на протяжении долгого времени, если бы не один недооцененный всем нами демарш.
Если В.Володин своими словами о тождестве В.Путина и России, как это ни странно, реально укрепил власть президента, фактически отождествив его критиков со злопыхателями по адресу страны и таким образом попытавшись сделать всех, кто любит Россию, одновременно и сторонниками В.Путина, то В.Сурков своим эссе о путинизме, по сути, не оставил от этого прочного конструкта и камня на камне.
Введение термина «путинизм» как серьезного понятия; рассуждения о том, насколько влиятельным может оказаться — и уже оказывается — путинизм в глобальном масштабе; в какой мере он эффективен как «метод властвования» — все это по сути означает, что путинизм представляет собой новую идеологию/схему организации власти/средство политического доминирования, дезавуировав логику Володина.
В той же мере, в какой нацизм не аналогичен Германии, фашизм — Италии, а большевизм — России, путинизм не может быть тождественен нашей стране. Более того: как становится сейчас заметно, эта идеология (если она и существует), строится — в отличие от масштабных идеологем ХХ столетия — на обращенности не в будущее, а в прошлое. Главным принципом является не готовность отвергнуть и разрушить настоящее ради новых достижений, жить в ожидании завтра вместо существования в тягучем сегодня, а напротив, превознесение настоящего на основе вычленения в нем самоценных элементов прошлого, обладающих непреходящими значением и смыслом.
Именно поэтому главной целью выступает стабильность, а, проще говоря — консервация; развитие изымается из списка приоритетов; традиционные ценности доминируют над инновационными интересами.
Сегодня, несомненно, подобный тренд можно констатировать не только в России, но именно в нашей стране он стал доминирующим при соблюдении практически всех легитимных норм и ограничений; именно тут закручивание гаек искусно чередовалось с их ослаблением; именно в этом случае авторитарная власть смогла легитимно укорениться в демобилизованном, открытом и информационно богатом обществе.
Сегодня мир боится, а порой и ненавидит именно эту политическую систему, ошибочно отождествляя ее с Россией. Западные демократии стремятся сдерживать не Россию, которой как стране нет и не должно быть дела ни до Венесуэлы, ни до Мозамбика, ни до полусумасшедших европейских ультрас, — они намерены сдерживать путинизм как идеологию реванша против современного либерального порядка, как средство утверждения практики беззакония и клептократии.
Путинизм, если его существование как идеологии признали, наконец, сами его создатели, — не обязательно имманентное России явление, от преодоления которого в будущем российский народ потеряет не больше, чем немецкий — от денацификации, а советский — от падения коммунизма. Хотя бы потому, что в этом будущем никакой русофобии — ни реальной, ни даже воображаемой — в мире практически не останется…
Владислав Иноземцев, доктор экономических наук, директор Центра исследований постиндустриального общества
Западные средства массовой информации отстают, но ненамного: они взывают к своим политикам, умоляя противостоять «российской угрозе», находят во всех самых скандальных трендах внутренней политики своих стран «русский след»; при этом политики и чиновники винят в своих неудачах русских, которые, используя самые невероятные приемы, помогают их оппонентам.
Прожив несколько лет за границей, я не могу сказать, что встречался где-то с русофобией. Меня никто не преследовал за российский паспорт, никто не шарахался на улице, когда я разговаривал по-русски, не смотрел презрительно или с недоверием на мою визитку с русской фамилией. Этого не случалось ни в Лондоне, где русских обвиняют в государственном терроризме; ни в Вашингтоне, сплошь населенном демократами, убежденными, что Россия привела в Белый дом ненавидимого ими Трампа; ни в Варшаве, где поляки с ужасом вздрагивают от разговоров про советское прошлое; ни даже во Львове, где уж русских, по идее, должны ненавидеть всеми фибрами души как агрессоров.
Однако практически везде, как только речь заходила о политике, собеседники вспоминали Путина, обвиняя российского президента во всех мыслимых грехах или приписывая ему возможности, об обладании которыми он сам, вероятно, даже не догадывается. Как правило, отношение к российскому лидеру действительно было негативным — но, как мне показалось из сотен разговоров и споров, это отношение не переносилось на русских людей, а страна в целом попадала «под раздачу» прежде всего потому, что собеседники понимали: в России все решает президент, и никакого/никаких иных субъектов политического процесса здесь не существует.
Если бы они знали о знаменитой формуле Володина, констатировавшего тождественность и неразрывность Путина и России, то, наверное, согласились бы, что складывающееся в сознании миллионов людей по всему миру негативное или опасливое отношение к нашей стране обусловлено именно этой идентификацией страны и лидера. Более того, я уверенно могу утверждать, что это отношение ограничивается страной и редко распространяется на отдельных людей — российских граждан или носителей русской культуры. Самыми же убежденными русофобами, которых я встречал за последние годы, были, как ни печально это признавать, сами россияне, по различным причинам покинувшие собственную страну.
Насколько распространенным является подобное положение вещей, если оценить его с точки зрения историка? На протяжении многих десятилетий политики и интеллектуалы, сталкиваясь с деятельностью личностей, методы и цели которых они радикально отвергали, первым делом пытались подчеркнуть, что не ставят знака равенства между ними и их народами.
Однако в случае с современной Россией подобного «иммунитета» у страны — и это приходится признать совершенно определенно — не имеется.
Я могу ошибаться, но причина такого положения вещей довольно банальна. На протяжении всего ХХ века поднимавшиеся на вершину иерархий политики прежде всего определяли свое правление с идеологической точки зрения, делая упор не столько на преемственности своей власти, сколько на радикальном разрыве с прошлым (по крайней мере, непосредственным).
Большевики начали с уничтожения царской символики, утверждения коммунистической идеологии и очень быстро пришли к замене термина «Россия» в самом названии восстановленной империи на не несущий никакой национальной или территориальной определенности «Советский Союз».
В Италии фашисты, захватившие власть в 1922 г. после «марша на Рим», позиционировали создававшееся ими государство как новую Римскую империю, нацию, прямо или косвенно направляющую другие народы. Нацисты в Германии также немедленно устранили прежние символы немецкой государственности, превратив страну в Третий рейх, который, хотя и строился на принципах национальной исключительности, радикально порывал со многими германскими традициями и в сознании миллионов людей внутри и вовне этого монстра выглядел как совершенно особое государственное образование.
Фашизм, коммунизм, нацизм — все эти идеологии были неразрывно связаны с именами вождей и, казалось, были призваны разрушить привычный ход исторического процесса, создавая всякий раз новые «дивные» миры. Именно поэтому их крах вызвал быстрый разворот общественного сознания; Германия вернулась к нормальности через десять лет после конца самой страшной в истории войны, а Советский Союз и Горбачев превратились в модные символы, как только была провозглашена политика открытости и гласности, начался реальный процесс разоружения.
Спецификой сегодняшней России стало и остается то, что Путин, изменивший траекторию развития страны не в меньшей мере, чем многие автократические лидеры прошлых эпох, произвел этот разворот, не опираясь ни на какую идеологию и не создавая новых символов. Напротив, Кремль на протяжении последних двадцати лет максимально активно подчеркивал, что он «возрождает» Россию, «восстанавливает» ее исторические традиции, «упрочивает» традиционные морально-нравственные ценности, «очищает» великую историю страны от разного рода наветов. Тем самым исподволь, но очень умело утверждалось то тождество личности и страны, которое в большинстве диктатур ХХ века заменялось тождеством личности и идеи, личности и движения, личности и партии.
Собственно, приходится признать, что результат достигнут — и именно поэтому В.Путин отождествляется сегодня с Россией настолько, что его политика и его действия изменяют отношение масс не только к созданному им режиму, но и той стране, которой он руководит, а «русофобия» продуцируется как версия «путинофобии».
Подобная ситуация, на мой взгляд, могла сохраняться еще на протяжении долгого времени, если бы не один недооцененный всем нами демарш.
Если В.Володин своими словами о тождестве В.Путина и России, как это ни странно, реально укрепил власть президента, фактически отождествив его критиков со злопыхателями по адресу страны и таким образом попытавшись сделать всех, кто любит Россию, одновременно и сторонниками В.Путина, то В.Сурков своим эссе о путинизме, по сути, не оставил от этого прочного конструкта и камня на камне.
Введение термина «путинизм» как серьезного понятия; рассуждения о том, насколько влиятельным может оказаться — и уже оказывается — путинизм в глобальном масштабе; в какой мере он эффективен как «метод властвования» — все это по сути означает, что путинизм представляет собой новую идеологию/схему организации власти/средство политического доминирования, дезавуировав логику Володина.
В той же мере, в какой нацизм не аналогичен Германии, фашизм — Италии, а большевизм — России, путинизм не может быть тождественен нашей стране. Более того: как становится сейчас заметно, эта идеология (если она и существует), строится — в отличие от масштабных идеологем ХХ столетия — на обращенности не в будущее, а в прошлое. Главным принципом является не готовность отвергнуть и разрушить настоящее ради новых достижений, жить в ожидании завтра вместо существования в тягучем сегодня, а напротив, превознесение настоящего на основе вычленения в нем самоценных элементов прошлого, обладающих непреходящими значением и смыслом.
Именно поэтому главной целью выступает стабильность, а, проще говоря — консервация; развитие изымается из списка приоритетов; традиционные ценности доминируют над инновационными интересами.
Сегодня, несомненно, подобный тренд можно констатировать не только в России, но именно в нашей стране он стал доминирующим при соблюдении практически всех легитимных норм и ограничений; именно тут закручивание гаек искусно чередовалось с их ослаблением; именно в этом случае авторитарная власть смогла легитимно укорениться в демобилизованном, открытом и информационно богатом обществе.
Сегодня мир боится, а порой и ненавидит именно эту политическую систему, ошибочно отождествляя ее с Россией. Западные демократии стремятся сдерживать не Россию, которой как стране нет и не должно быть дела ни до Венесуэлы, ни до Мозамбика, ни до полусумасшедших европейских ультрас, — они намерены сдерживать путинизм как идеологию реванша против современного либерального порядка, как средство утверждения практики беззакония и клептократии.
Путинизм, если его существование как идеологии признали, наконец, сами его создатели, — не обязательно имманентное России явление, от преодоления которого в будущем российский народ потеряет не больше, чем немецкий — от денацификации, а советский — от падения коммунизма. Хотя бы потому, что в этом будущем никакой русофобии — ни реальной, ни даже воображаемой — в мире практически не останется…
Владислав Иноземцев, доктор экономических наук, директор Центра исследований постиндустриального общества
