Форум
https://rossaprimavera.ru/article/7798f4ee
Убийство преподавателем СПбГУ Олегом Соколовым аспирантки Анастасии Ещенко подоспело как раз вовремя для желающих принять закон о семейно-бытовом насилии.
Закон этот, вводящий понятие «психологическое насилие», является первым шагом к внедрению в России пресловутой Стамбульской конвенции. Данный закон поставит семьи под тотальный контроль и позволит не только женам засуживать мужей по причине «косого» взгляда, но и ювенальным органам изымать детей под предлогом «психологического давления» со стороны родителей. Приняв западную конвенцию, мы очень скоро получим полноценное безумие, уже разворачивающееся сегодня на Западе, — с повсеместным легким отъемом детей, секспросветом в детских садах, доступом гомосексуалистов в школы, рынком детей для гомосексуальных пар и т. д. Всё это в целом приведет к страху перед созданием семьи и рождением детей, к эскалации насилия в обществе.
Естественно, что народ такого закона не хочет, а лоббисты из НКО, давно осваивающие западные гранты и рассчитывающие после принятия закона на расширение финансирования, — хотят. И ухватились за дело «ученого-потрошителя» с присущим им неистовством, не очень заморачиваясь тем, что вроде бы и не в семье произошла страшная история.
Лоббисты вышеуказанного закона уже подняли на флаг дело сестер Хачатурян, убивших отца (криминального авторитета, психопата-самодура и растлителя) из опасения наказания за потраченные с карточки деньги. За домашнего деспота пытаются выдать и Соколова. Но давайте рассмотрим, является ли Соколов порождением традиционного российского общества, носителем «патриархальной» ментальности, — или же тут налицо нечто совершенно иное?
Портрет убийцы всегда важен для расследования, и особенно — когда убийство оказывается резонансным с идущими в обществе процессами. Так что мы даже признательны бойким продвигательницам закона о семейно-бытовом насилии за то, что они решили поспекулировать на трагедии и поставили две эти темы во взаимосвязь.
Посмотрим пристальней, что из себя представляет личность убийцы с научными званиями.
Одиозные детали произошедшего у всех на слуху. Доцент главного петербургского вуза был в пьяном виде выловлен в Мойке с рюкзаком, в котором находились отпиленные руки его любовницы. После убийства Соколов хладнокровно принимал гостей в квартире, где в соседней комнате лежал труп. Позже отпилил голову и руки специально купленной для этого пилой. Пил, так как его мутило. Пошел избавляться от частей тела. Будучи пьян, начал тонуть. И если бы не проезжающий мимо шофер, бросившийся спасать убийцу из воды, совершённого злодеяния, скорее всего, так и не обнаружили бы.
Поклонники Соколова изображают его высокоуважаемым автором книг о Наполеоне. Действительно, Соколов писал о своем кумире книги (об их качестве мы поговорим ниже), читал лекции в Сорбонне и был награжден французским орденом Почетного легиона за изучение и популяризацию (за последнее французам явно стоило его награждать, но об этом тоже ниже) истории Франции. Соколов являлся также членом научного совета частного французского Института социальных, экономических и политических наук (ISSEP) в Лионе, созданном Марион Марешаль, внучкой Жан-Мари Ле Пена, основателя крайне правой французской партии «Национальный фронт». Заметим, связь с Марешаль навряд ли может не свидетельствовать о близости петербургскому преподавателю правой доктрины.
Соколов во второй половине 70-х гг. стоял у основания советского реконструкторского движения. По его определению, данному в 2004 г. радио «Свобода», реконструкторство — «если это не уход от жизни вообще», то перенос на некоторое время людей «в другой мир, в другую эпоху, где им лучше дышится, где они себя чувствуют более комфортно». О КГБ, поощрявшем тягу реконструкторов к комфорту, Соколов скажет: «К этим людям у меня, прямо скажем, хорошее отношение, потому что они смотрели за тем, что мы делаем, но, в общем, нам не мешали». Добавим, что не просто не мешали: реконструкторские сообщества в период позднего СССР целенаправленно создавались под контролем спецслужб, как и тусовки эльфов и гоблинов, для слива социальной энергии.
Вплоть до наших дней 63-летний, располневший, убеленный сединами преподаватель регулярно обряжался в наполеоновский мундир — и не только на реконструкторских балах и парадах, но и на лекциях перед студентами. Совершенно впадая в роль, Соколов как-то натравил своих обожателей на задавшего неудобный вопрос студента, а также делал явно избыточные для любой реконструкции вещи: вырывал зубы лошадям, забивал их до смерти, по-гусарски вдрызг упивался на зарубежных реконструкторских сборищах.
Что же скрывалось за этой странной почтенно-экстравагантной маской?
Мать убитой Галина Ещенко заявила, что Соколов поставил ее дочь под полный контроль, и что причиной убийства могло стать намерение Анастасии уйти. О громком скандале из-за нежелания престарелого преподавателя отпускать девушку на день рождения к другу вспоминает и соседка.
При этом мать Соколова вспоминает, что тот не хотел разрывать с девушкой, которая, по его словам, «помогает по работе, очень толковая». А подруга Ещенко рассказывает, что Настя «чувствовала, что теряет себя в научном плане». Что ее «интересовала история России XX века», а «скакать по камням она не хотела». Сама Настя в опубликованной переписке с подругой пишет, что «не бросила начало XX века» и «старается на себя не забивать», что надо «делать что-то для людей». А также, что «просто разговоров не хватает, простых и чистых», что она себя «всё меньше чувствует собой» из-за Соколова и что «не хочется убивать душу».
В жизни Соколова уже был документально зафиксированный случай насилия над сожительницей — еще одной молоденькой студенткой, также пытавшейся от него уйти. По ее рассказу, Соколов полностью подчинил ее жизнь своей, манипулируя при помощи лжи. В 2008 году девушка подала заявление в милицию о том, что Соколов привязал ее к стулу, угрожал изуродовать лицо горячим утюгом и убить, бил и чуть не задушил. Но делу преподавателя СПбГУ тогда так и не дали ход. А девушка… жила с ним после этого еще год.
То, что органы МВД так и не возбудили тогда уголовного дела ни по ст. 117 УК («Истязание»), ни по ст. 119 УК («Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью»), явно свидетельствует против сложившейся постсоветской правоприменительной (но именно правоприменительной!) практики, легко оставляющей (повторим, вопреки закону!) на свободе преступников. Слишком очевидно, что в традиционном советском обществе Соколов трижды подумал бы, бить и убивать ли, зная, что за это ему грозят тюрьма или высшая мера.
Но вернемся к биографии Соколова.
Еще раньше, в 1981 году, во время съемок фильма «Россия молодая», молодой Соколов стал, по воспоминаниям основателя Петровского морского военно-исторического клуба Рудольфа Пожигина и его жены, архитектора Ирины Федоровой, виновником гибели человека. Корабль, который доверили вести Соколову, имевшему документы о прохождении курсов судовождения, пошел ко дну. Соколов в одиночку сбежал на шлюпке с тонущего корабля, бросив других участников съемок, в том числе подростков. На просьбу спасти запутавшегося в снастях историка Сорокина он не отреагировал, ученый погиб. Зато Соколов, вспоминают бывшие соратники, спас в своем дипломате старинные подсвечники. От уголовной ответственности его тогда «откосил» отец-полковник.
Эта ранняя история, согласимся, напоминает роман Горького «Жизнь Клима Самгина». Ее герой — типичный интеллигент, «жертва истории», отказавшийся в детстве помочь тонущему товарищу, а затем последовательно превращавшийся в весьма отвратную личность.
Кстати, о детстве и семье Соколова. Может, будущего убийцу пороли или оскорбляли в семье, чем нанесли непоправимое увечье его психике? Напротив! По словам матери, отец никогда не был с ним строг. Родители вплоть до последнего времени «всегда ждали» от сына «его великих дел», «всю жизнь в него вкладывали, верили, учили». То есть это была отнюдь не строго воспитующая традиционная семья, а семья интеллигентная, трясущаяся над сыном и растящая его как гения.
Перед нами история распущенного, самовлюбленного человека в ситуации постсоветского коррупционного гуляй-поля. При этом болезненная акцентуированность на себе и своем «величии» вкупе со всё больше обнаруживающимся расхождением между создаваемым образом и реальностью явно становится предпосылкой к преступлению.
Добавим, что первая жена Соколова — бывшая школьница колледжа, где он преподавал, — ушла от него. По словам Соколова, приводимым знакомой его молодости, «она стала злой фурией, я воспитал чудовище». То же самое он скажет на суде и об убитой им Ещенко — мол, якобы при разговорах о детях от предыдущего брака она «превращалась в чудовище».
Однако, по мнению вышеупомянутой знакомой, эта первая жена на самом деле ушла, поняв, что мужа и после рождения ребенка по-прежнему ничего не интересует, кроме него самого и его имиджа. Соколов, по воспоминаниям его знакомой, говорил ей: «Как ты себе представляешь, у меня дома стоит бюст Наполеона, всё солидно, ко мне приходят гости, а у меня дети в подгузниках бегают».
При этом женщин, по ее словам, Соколов выбирал тоже специфически: «Женщин выбирал, как фарфоровые статуэтки…» (а также, что явно выявилось в истории с Ещенко, как удобных помощниц в работе).
«Человеком», таким образом, оказывался один Соколов. А женщины и дети служили лишь красивым фоном к его персоне — куда, по сути, менее нужными вещами, чем подсвечники.
Налицо сразу же замеченное нашей и западной прессой сходство петербургского преподавателя с героем романа Достоевского «Преступление и наказание» Раскольниковым, зарубившим, как известно, топором старуху-процентщицу. Действительно, Раскольников также вдохновлялся историей выдающейся личности — Наполеона, считавшего, что для большого дела возможны любые жертвы. Раскольников объяснял: «Я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и… и грешно? Ну так я тебе говорю, что на этом „вопросе“ я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я, наконец, догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально… и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я… вышел из задумчивости… задушил… по примеру авторитета…»
Однако есть и огромное различие между Раскольниковым и Соколовым. Раскольников хотел изменить несправедливо устроенное общество. Он жалеет Соню Мармеладову, вынужденную стать проституткой, чтобы прокормить семью, жалеет и других жертв социальной несправедливости. В романе у Раскольникова есть альтер эго — совершенно опустившийся подонок, после общения с которым молодой человек и решается идти в полицию с повинной. Это растлитель девочек Свидригайлов, чей образ весьма смахивает на Соколова.
Но вот что особенно интересно: как и в случае с Раскольниковым, образ мыслей Соколова изобличают написанные им сочинения.
Интернет полон соплями и слюнями по поводу великих и благородных идей Соколова, которые, несмотря, мол, на то, что их автор морально убил себя, останутся жить в веках. Только и разговоров, что о вкладе профессора в историческую науку, так что о разрубленной им девушке все уже фактически забыли (что, согласитесь, говорит о нашем обществе!). Во время интервью Соколов слезно просил передать ему очки, дабы он мог читать книги: «Я как ученый, я когда вот так просто… я схожу с ума. Я просто умоляю, чтобы мне дали хотя бы заниматься своим делом, даже сейчас». Что Соколов сходит с ума, все и так уже поняли, но что же это за столь якобы значимые для науки труды петербургского доцента?
«Великий» Соколов считает себя и впрямь Наполеоном от науки. Он огульно критикует советских историков за их плохое знание французского, издевается даже над знаменитым наполеоноведом Е. В. Тарле. Многочисленные же «великие труды» Соколова — это несколько книг, переведенные на разные европейские языки, а также ряд статей. Из этих сочинений исследовательской с определенной натяжкой можно назвать только первую книгу, «Армия Наполеона», изданную в 1999 г. петербургским издательством «Империя». Остальные произведения Соколова, начиная с «Аустерлица», носят слишком очевидным образом публицистический характер. При этом все его сочинения, начиная с «Армии Наполеона», представляют собой умелую пропаганду с хорошо подогнанными цитатами и простроенной идеологией.
Оговорим сразу, что Соколов изучает в основном битвы Наполеона, хоть при этом и претендует судить о мировой политике того времени и выносить «глубокие» вердикты. Ну, можно сказать, узкая специализация, тенденция наших дней… Но при этом военное искусство эпохи Соколов тоже полноценно отнюдь не исследует: «рубилово» и кровь — явный предмет его интереса, и не только в реконструкциях.
Трактовка мотиваций действий политиков у Соколова поистине странная.
Так, в «Аустерлице» эпиграфом к одной из глав он берет знаменитые слова леди Макбет про несмываемую кровь на руках.
Александр I, уверен почему-то Соколов, дал свое полное согласие на убийство отца. Хотя на самом деле обращение убийц с принцем: «Хватит ребячиться, ступайте царствовать!» — скорее свидетельствует о том, что юношу не особо спрашивали… Соколов же утверждает, что Отечественная война 1812 г. началась из-за того, что после обвинения Александром I Франции в убийстве герцога Энгиенского французы прозрачно намекнули России на убийство Павла: «Жалоба, которую она (Россия) предъявляет сегодня, заставляет спросить, если бы когда Англия замышляла убийство Павла I, удалось бы узнать, что заговорщики находятся в одном лье от границы, неужели не поспешили бы их арестовать?» По версии Соколова, почему-то ссылающегося в данном вопросе на мнение левого журналиста того времени Н. И. Греча, Александр якобы страстно возненавидел Наполеона за этот намек: «С этого момента смыслом жизни, мотивом всех действий Александра I будет только одно — свержение Наполеона. Этой личной ненависти будут подчинены все действия…» На самом деле Александр, и без того винивший себя в смерти отца, явно не был маньяком, способным начать большую войну из мести за один, пусть и не очень приятный, намек.
Александр I, таким образом, описывается как не вполне психически здоровый человек, руководимый укорами совести, — традиция, известная по описаниям нашими либералами Ивана Грозного и других деятелей русской истории.
Заметим, что у самого Соколова после истории с погибшим во время крушения корабля ученым совесть вряд ли была чиста. Ещенко же перед смертью, по воспоминаниям соседки, назвала его «ублюдком», за что тот на нее накинулся. Не ситуация ли это, которую Сартр когда-то описал метафорой «Ад — это другие», то есть ситуация нечистой совести и неожиданно возникающего в лице других «зеркала» для преступника? Зеркала, приводящего в бешенство…
Но вернемся к историческим построениям Соколова. Эти построения повсеместно более чем умозрительны и фантасмагоричны, а превозносимое им при этом мировоззрение — более чем сомнительно.
Так, в «Армии Наполеона» и других сочинениях утверждается, что Наполеон очень хотел дружить с Россией. Мол, просто французский император решил напасть первым, так как… был уверен, что русские нападут. «Русские полки стояли, буквально уткнувшись носом в пограничные рубежи… Чуть ли не до самого июня 1812 г. Наполеон был уверен, что русские войска будут наступать». Правда, этого так и не случилось… А чего бы, простите, нашим войскам было не встать у границы, если к тому моменту Наполеон уже захватил пол-Европы?
Ну, а дальше, утверждает Соколов, начав наступать, Наполеон уже «просто-напросто» не смог остановиться: «Ни в марте, ни в апреле 1812 г. русская армия не перешла границ, но военная машина империи Наполеона, запущенная в дело, уже не могла остановиться». Тем более что русские, вместо того чтобы нападать, начали коварно отступать…
Вся эта развесистая клюква напоминает только миф о том, что СССР, а не Гитлер, — агрессор во Второй мировой войне.
Основная мысль Соколова — «великая армия» Наполеона представляла собой фактически идеальную армию: «Ее доблесть, самоотверженность и слава по праву вошли в анналы мировой истории», «армия Первой Империи была поистине всеевропейской, и ее блеск и слава могут воздействовать не только на одних французов, а на любого человека, разделяющего ценности многовековой культуры Европы (причем мы говорим не только о Европе Западной)».
У этой французской армии, утверждает Соколов, современной России следовало бы поучиться: «Темы солдата и долга, офицерской чести, взаимоотношений командиров и подчиненных, армии и общества остались актуальными и поныне. Наполеоновская армия является интереснейшим примером одного из возможных решений подобного рода проблем. Более того, отдельные элементы этих решений могут быть использованы в военном строительстве и в настоящее время. Причем, как это ни парадоксально звучит, пример наполеоновских вооруженных сил в этом смысле может оказаться для современного русского офицера куда более интересным с практической точки зрения, чем пример русской армии 1812 г.»
Основными качествами наполеоновских солдат Соколов называет честь, отвагу, жажду славы, бодрость духа и преданность своему вождю. Ну навряд ли другие армии мира составляют бесчестные, трусливые, унылые и не любящие своих командиров солдаты без всяких амбиций. Однако Соколов восхваляет эти черты как главные и самодостаточные для солдата, не желая замечать нехватки тех качеств, которые мы обычно считаем необходимыми для воинского служения.
Солдаты, утверждает Соколов, испытывали восторг перед войной, опьянялись ею: «Жажда славы, почестей, желание подняться по ступеням военной иерархии и, наконец, просто упоение борьбой ради борьбы пронизывали всю армию Наполеона, вплоть до солдат», «война стала предметом не страха, а вожделения».
Соколов указывает, что наполеоновские солдаты верили, подобно римским, в одного бога — Императора, и что отношение к Наполеону можно было назвать не иначе как культом Императора. При этом солдаты, отмечает Соколов, верили своему вождю на слово, не слишком интересуясь, куда он их ведет.
Эти солдаты, получившие в период Великой французской революции высокий социальный статус («солдат — это не выходец из подонков общества, а гражданин»), очень его ценили. Соколов приводит такой случай, являющийся, скорее всего, легендой. Якобы французского сержанта привели под Торрес-Ведрас на допрос к самому Веллингтону, и он вел себя с таким достоинством, что английский главнокомандующий приказал его отпустить, накормив за столом слуг: «Но француз, несмотря на смертельный голод, выслушав указание генерала, не двинулся с места. «Чем же ты еще не доволен?“ — спросил Веллингтон. «Французский солдат не садится за стол с лакеями», — таков был ответ».
При этом солдаты, по мнению Соколова, ценили, что господа офицеры выше их. Офицер наполеоновской армии «должен был быть лидером: быть сильнее духом, отважнее, умнее, щедрее, чем его подчиненные». Равенство, утверждает Соколов, солдатам не нравилось, доказательство чему он изыскивает в одном из солдатских писем к генералу: «К тому же Вы говорите с солдатами так, как если бы они были Вам ровней. Есть офицеры, которые разговаривают с солдатами, как если бы они были солдатами, но, по-моему, это не стоит и ломаного гроша…»
Была ли у наполеоновских солдат какая-либо цель — например, привнесение в Европу республиканских идеалов, гражданского общества? Нет, уверен Соколов: «Часто подобное поведение объясняют тем, что солдаты защищали завоевания Революции и, следовательно, принципы буржуазного общества. <…> Но не за „ценности“ буржуазно-либерального мира умирали молодые новобранцы и старые ворчуны в бешеных атаках под Лютценом, в последних каре на поле Ватерлоо. Если какие-то соображения, кроме воинского энтузиазма или спокойной уверенности бойцов-профессионалов, и вели их вперед, то это была, конечно, восторженная преданность и вера в Императора, символизировавшего для них правду и справедливость на этом свете». Хотя, казалось бы, почему бы французским солдатам не хотеть распространять завоевания Революции, если именно она сделала их из подонков гражданами?
Вообще, утверждает Соколов, наполеоновская армия — рыцарская. Это не какое-то там буржуазное мещанство, нет! — это новый феодализм: «Парадоксально, но факт, что Великая французская буржуазная революция не только вдребезги разрушила здание старой монархии, но и своим гигантским пассионарным взрывом за счет вырвавшихся на волю огромных сил создала «новое рыцарство», которое, пусть на короткий срок, стало опорой «новой монархии».
Согласимся, всё описываемое: от культа императора до «нового рыцарства» — сильно смахивает на фашизм.
Была ли у этих солдат вера? Тоже нет.
Соколов приводит воспоминания, согласно которым об убитых товарищах солдаты высказывали «лишь легкое сожаление, а то и холодное безразличие», остря: «Больше не будет напиваться» или «Больше не будет лопать чужих куриц». И — приводит одно более чем характерное воспоминание француза о том, как хоронили мертвых после битвы под Фридландом: «Было бы, конечно, лучше закопать убитых, но это показалось слишком долгим делом, и был отдан приказ бросать их в реку Алле. Тотчас наши солдаты взялись за дело. Они тащили тела людей и лошадей до берега реки, протекающей в глубоком овраге, и бросали их с обрыва. В этом деле, казалось, не было ничего веселого, тем не менее такова уж легкомысленность солдата, а тем более французского, что самое неподобающее случаю оживление царило на этих весьма специфических похоронах: дело в том, что трупы, катясь с откоса, кувыркались в самых невообразимых позах, что вызывало взрывы всеобщего смеха… (выделено мною. — И.К.)»
Соколов комментирует это так: «Вполне понятно, что подобного рода веселость могли себе позволить только люди, не верящие ни в бога, ни в черта. Так оно, в общем, и было». Подчеркивает Соколов и то, что в известной книге Антуана-Фортюне де Брака «Аванпосты легкой кавалерии», автор которой, резюмируя свой опыт наполеоновских войн, дает наставления молодым офицерам, отводится самое важное место «моральным факторам: чести, отваге, воинской дружбе, самопожертвованию, бодрости и веселью», но «нет ни слова о вере в бога (выделено Соколовым. — И.К.)».
Является ли нормальным вышеописанное обращение с трупами даже на войне? И не связана ли такая избыточная надрывная веселость с определенным кризисом европейского мировоззрения, начавшимся еще в эпоху Ренессанса, когда религия начала критиковаться вне выдвижения полноценных альтернативных ответов на духовные запросы человечества? Уже тогда во французской литературе этот кризис обозначился гомерически-непристойным, циничным смехом Рабле.
В XIX же веке вопрос о том, что «Бог умер», поставил Ницше, предложивший «белокурой бестии» — сверхчеловеку — встать «по ту сторону добра и зла». Нельзя не отметить, что эта художественная идея, брошенная в массы, увы, реально приблизила нацизм. Достоевский же вложил в уста своего героя, Ивана Карамазова, схожую философию, однако явно порицаемую им самим от лица всей русской культуры: «Если Бога нет, то всё позволено».
Но вернемся к сочинениям Соколова. Почему же такие распрекрасные наполеоновские солдаты всё же проиграли России?
Оказывается, не холод и голод, не общенародное сопротивление и не регулярная русская армия, шедшая по пятам французов, неожиданно сломили их силу. Партизан и народный характер войны Соколов и вовсе отказывается признавать существенным фактором: «Партизаны и казаки, действительно, нанесли большой урон отступающим, но те, кого они били и брали в плен, были в подавляющем большинстве группами деморализованных, отбившихся от армии солдат, зачастую невооруженных». Якобы «простая мужицкая логика» побуждала казаков нападать лишь на таких отбившихся солдат ради нахождения «верной добычи при минимуме риска». По всей видимости, Соколов описывает тут свою собственную логику…
На самом деле роль как партизанских крестьянских отрядов, так и партизанских регулярных армейских формирований в Отечественной войне 1812 года сложно переоценить. Крестьянские отряды самообороны не подпускали противника к деревням, взяли в плен тысячи врагов. Ежедневно к главнокомандующему поступали донесения о направлении движения и действиях отрядов французов, отбитая почта, протоколы допросов пленных. Партизанские отряды освободили города Верею, Могилев и Борисов. Партизаны Давыдова, Сеславина и Фигнера, усиленные полками Орлова-Денисова (всего 3280 человек), заставили сдаться в плен многократно превосходившую по силам французскую бригаду генерала Ожеро (2 тыс. солдат, 60 офицеров и сам Ожеро).
Так что же все-таки произошло с французами за время недолгого отступления из Москвы? Оказывается, по версии Соколова, всю эту замечательную армию развратил пожар столицы, который «заразив армию стяжательством, подорвал ее дух». Нет, солдаты Наполеона, как не может не признавать тот же Соколов, и раньше немало мародерствовали со всеми сопутствующими обстоятельствами — насилие, убийства и т. д. Однако грабеж, когда было надо, якобы строго карался и по одному приказу командования прекращался. А тут вот почему-то вдруг все солдаты разом развратились и омещанились: «Иное дело — пылающая Москва. Как было объяснить солдатам, что нельзя вытаскивать ценности из домов, подожженных самими же местными жителями? Здравая логика говорила, что лучше спасти пропадающие красивые и ценные вещи, которые раз уж не нужны москвичам, то могут еще очень и очень пригодиться солдатам Наполеона».
Таким образом, «коварный» генерал-губернатор Ростопчин, отдавший приказ о поджоге Москвы и тем самым искусивший здравомыслящих французских солдат уже не нужным москвичам добром, привел эту «рыцарскую» армию к неожиданному и тотальному омещаниванию.
При этом проигрывают у Соколова, каким-то удивительным образом, именно «одиночки», а не французская армия. «Масса „одиночек“ „облепляла“ армию со всех сторон, словно рой мух. Они забегали вперед, в стороны, мародерствовали, грабя дочиста еще нетронутые деревни. Они делали это, конечно, уже не с целью добыть богатства, трудно было бы в нищей деревушке найти что-нибудь сравнимое с московской поживой; теперь мародеры охотились за провиантом. А нормальным, шедшим в строю солдатам осталось только доедать косточки за рыскавшими повсюду подонками. Результат очевиден: дисциплинированные люди мало-помалу стали покидать ряды, а количество „одиночек“ на подходе к Смоленску выросло уже до 20–30 тыс. человек». Увлекательна словесная игра в наперсток, не правда ли? Толпа одиночек, исчислявшаяся тысячами… И далее: «Морозы, голод, казаки, партизаны сломили не армию Наполеона. Всё это — люди и стихии — било прежде всего толпу спасающих пожитки и собственную шкуру, чаще всего безоружных, „одиночек“. А эта толпа, как гангрена, постепенно охватывала всё новые и новые части войска». То бишь невозможно не признать, что соблазн грабить был велик и охватил довольно быстро фактически всех. Но очень хочется подверстывать, шизофренически утверждая, что проиграла, нет-нет, не армия, а… толпа одиночек… в которую превратилась армия.
И даже битва при Березине, когда бегущие солдаты потопили собственный обоз с женщинами и детьми, якобы «не вина» армии.
Соколовым эти женщины и дети описываются весьма специфически: «Толпы „одиночек“, маркитантки с детьми, караван-сарай из повозок, карет, фур, телег — все это охвостье армии нахлынуло только к вечеру». Тем же вечером при переправе произошла известная ужасающая давка, когда огромное число людей потонуло. Тут сложно не добавить, что словечко «охвостье» почему-то сразу вызывает в памяти утонувшего в ходе съемок «России молодой» коллегу и «здравомыслящего», «благородного» Соколова, спасшего антикварные подсвечники.
Далее при описании Березины, чье название навсегда вошло во французский язык как синоним полного разгрома, вновь оказывается, что наполеоновская армия-де сражалась, а бежали опять-таки… одни «одиночки»: «Очень мало где говорится, что все эти обезумевшие люди (за исключением, конечно, некоторого количества раненых) были отставшими намеренно от своих полков и что, пока они давили друг друга, вопили в истерике и тонули в реке, всего в нескольких сотнях шагов от них солдаты, верные долгу, погибали как подобает мужчинам и воинам, причем погибали, чтобы спасти хотя бы часть этой потерявшей человеческий облик толпы (выделено Соколовым. — И.К.)». Таким образом, бежавшее большинство — это якобы были «одиночки», а рядом стойко гибли, конечно же, редкие представители «подлинной» армии.
Соколов утверждает, что национальный ответ на приход «всеевропейской» армии Наполеона чуть ли не породил немецкий нацизм. В Германии, мол, тогда зазвучали призывы к мщению и ненависти, послышались слова Фихте о немецком мессианстве, появились черные знамена и черепа со скрещенными костями и т. д.
Всё это в чистом виде вранье. Символика смерти появляется в армиях разных стран Западной Европы еще в середине XVIII века. Что касается Фихте, то он, безусловно, отнюдь не Ницше и даже не Шопенгауэр с его приматом воли, а всего лишь призывавший свой народ на восстание против иностранных захватчиков философ-идеалист, ничего плохого в слова про немецкое мессианство не вкладывавший. Как писал крупный советский исследователь В. Ф. Асмус, «одной из излюбленных жертв фашистской фальсификации истории философии является Иоганн-Готлиб Фихте… Фихте стремился пробудить в современных ему немцах чувство национального достоинства, подавленное военным разгромом Германии и режимом оккупации. Преимуществам политического строя и военной организации послереволюционной Франции он противопоставляет достижения немцев в области мысли, философии, литературы».
Европейские народы оказывали иступленное сопротивление Наполеону, отнюдь не оценив его желания «просветить» их. Именно поэтому и нужно Соколову немецкое сопротивление вписать в «начинающийся фашизм», чтобы опорочить европейскую борьбу с Наполеоном как таковую. Ведь, конечно же, немцы — они «все фашисты», начиная с Фихте… В отличие от Соколова, прославляющего новое «европейское рыцарство» и тесно сотрудничающего с крайне правой Марион Марешаль.
Но главное: а как же русский народ, победивший Наполеона? А он, как выясняется, по Соколову… вовсе и не победил. Мало того, что в России якобы потерпели поражение «одиночки», а не французская армия. Соколов призывает верить заявлению Наполеона, сделанному на о. Св. Елены (хоть он не может не признать, что к наполеоновским высказываниям того времени надо относиться более чем критически), что первопричина конечного падения императора и его «самая большая ошибка» — это испанский поход: «Испанская война подорвала мой престиж в Европе, увеличила мои затруднения, послужила школой для английских солдат».
Вслед за Наполеоном Соколов утверждает: «Ряд просчетов Наполеона внешнеполитического характера, и прежде всего испанская авантюра, привели Империю к катастрофе». Конечно, испанская кампания, вынудившая Наполеона держать многотысячное войско в этой стране, была ошибкой. Но всё же, безусловно, не она окончательно погубила армию Наполеона, а проигранная русская кампания. Напомним, что русские, а не испанские бивуаки, стояли в 1814 году на парижских Елисейских полях…
Вот такая наглая пропаганда, призванная превознести весьма сомнительную «всеевропейскую» идею и весьма сомнительный воинский «дух», содержат широко распространяемые книги петербургского историка-убийцы.
Русские солдаты и партизаны, воевавшие в Отечественной войне 1812 года, шли защищать свою Родину. Они несли с собой свои православные коллективистские ценности. Именно поэтому в Отечественной войне 1812 года русские сумели прогнать вступившего на их землю врага. Так же, как и советские солдаты, воевавшие в Великой Отечественной войне, защищали свою Родину и освобождали мир от фашизма. Они несли миру свои русские, коммунистические ценности. Они верили, что все люди братья, и что скоро на земле не будет лакеев и господ.
Именно эти войны всегда были и должны оставаться образцами для наших будущих поколений, а не весьма сомнительные сами по себе, да еще странно трактуемые авантюры Наполеона.
Добавим, что идущие в битву ради святой цели обычно не упиваются боем ради боя.
Вот, например, что говорил о войнах герой русско-турецкой войны 1877–1878 годов, освободитель Болгарии генерал Скобелев: «Подло и стыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней необходимости… Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов».
А вот как вспоминает об отношении своего отца к войне Наталья Машерова, дочь одного из организаторов белорусского партизанского подполья Петра Машерова, всегда шедшего в атаку впереди товарищей: «Для него война была связана с убийством, он ненавидел войну».
Русские и советские солдаты явили миру примеры невероятного мужества. Они брали Измаилы, бросались на амбразуры немецких дзотов и горели в танках Сталинграда. Они имели силы горевать, когда гибли их товарищи. Они не курвились и не превращались в толпу мещан, грабя чужие города.
Переставляя акценты в истории, переписывая ее, превознося пустую агрессию и отсутствие целей и ценностей, Соколов сам неизбежно превратился в то «чудовище», которое он усматривал в своих женах.
Историческая память нужна для соотнесения людей с их героическим прошлым — ради строительства будущей жизни. Реконструкторство же вкупе с подверстыванием нужно для создания общества постистории. И весьма характерно, что столь странный любитель Наполеона был одним из главных организаторов ежегодных международных шоу на Бородинском поле, устраиваемых на месте боевой славы, где погибли тысячи наших предков.
Западная сегодняшняя философия индивидуалистов, живущих собой и для себя, порождает Соколовых. И не важно, серые ли это мещане с загнанной внутрь нереализованностью, в среде которых раньше или позже формируются свои Чикатило, или же кичащиеся избранностью и элитарностью, стоящие «над серой толпой» фантазийные «благородные рыцари», скрывающие под почтенной маской подлинный лик грядущего хама. Безумие в таком безыдейном обществе, где всякая духовная жизнь удушается в зародыше, приводит к появлению подростков, пускающихся в разврат, опьяняющихся наркотиками, расстреливающих свои классы. Причем в такой жаждущей духовности стране, как Россия, эти подростки раньше или позже станут жертвами весьма сомнительных псевдодуховных парафашистских идей.
Если мы не хотим, чтобы нас и наших детей превращали в агрессивных, ненавидящих друг друга животных, забывших свое прошлое и отказавшихся изменять будущее, — мы должны отстаивать свои ценности.
Если мы не хотим наступления бесцельного озверелого общества постчеловеков, она же — эра Соколовых, — мы должны отстаивать свои ценности.
Если мы не хотим прихода глобального фашизма, окормляемого обнаглевшим хамом с бесовским ликом Соколова, — мы должны отстаивать свои ценности.
Убийство преподавателем СПбГУ Олегом Соколовым аспирантки Анастасии Ещенко подоспело как раз вовремя для желающих принять закон о семейно-бытовом насилии.
Закон этот, вводящий понятие «психологическое насилие», является первым шагом к внедрению в России пресловутой Стамбульской конвенции. Данный закон поставит семьи под тотальный контроль и позволит не только женам засуживать мужей по причине «косого» взгляда, но и ювенальным органам изымать детей под предлогом «психологического давления» со стороны родителей. Приняв западную конвенцию, мы очень скоро получим полноценное безумие, уже разворачивающееся сегодня на Западе, — с повсеместным легким отъемом детей, секспросветом в детских садах, доступом гомосексуалистов в школы, рынком детей для гомосексуальных пар и т. д. Всё это в целом приведет к страху перед созданием семьи и рождением детей, к эскалации насилия в обществе.
Естественно, что народ такого закона не хочет, а лоббисты из НКО, давно осваивающие западные гранты и рассчитывающие после принятия закона на расширение финансирования, — хотят. И ухватились за дело «ученого-потрошителя» с присущим им неистовством, не очень заморачиваясь тем, что вроде бы и не в семье произошла страшная история.
Лоббисты вышеуказанного закона уже подняли на флаг дело сестер Хачатурян, убивших отца (криминального авторитета, психопата-самодура и растлителя) из опасения наказания за потраченные с карточки деньги. За домашнего деспота пытаются выдать и Соколова. Но давайте рассмотрим, является ли Соколов порождением традиционного российского общества, носителем «патриархальной» ментальности, — или же тут налицо нечто совершенно иное?
Портрет убийцы всегда важен для расследования, и особенно — когда убийство оказывается резонансным с идущими в обществе процессами. Так что мы даже признательны бойким продвигательницам закона о семейно-бытовом насилии за то, что они решили поспекулировать на трагедии и поставили две эти темы во взаимосвязь.
Посмотрим пристальней, что из себя представляет личность убийцы с научными званиями.
Одиозные детали произошедшего у всех на слуху. Доцент главного петербургского вуза был в пьяном виде выловлен в Мойке с рюкзаком, в котором находились отпиленные руки его любовницы. После убийства Соколов хладнокровно принимал гостей в квартире, где в соседней комнате лежал труп. Позже отпилил голову и руки специально купленной для этого пилой. Пил, так как его мутило. Пошел избавляться от частей тела. Будучи пьян, начал тонуть. И если бы не проезжающий мимо шофер, бросившийся спасать убийцу из воды, совершённого злодеяния, скорее всего, так и не обнаружили бы.
Поклонники Соколова изображают его высокоуважаемым автором книг о Наполеоне. Действительно, Соколов писал о своем кумире книги (об их качестве мы поговорим ниже), читал лекции в Сорбонне и был награжден французским орденом Почетного легиона за изучение и популяризацию (за последнее французам явно стоило его награждать, но об этом тоже ниже) истории Франции. Соколов являлся также членом научного совета частного французского Института социальных, экономических и политических наук (ISSEP) в Лионе, созданном Марион Марешаль, внучкой Жан-Мари Ле Пена, основателя крайне правой французской партии «Национальный фронт». Заметим, связь с Марешаль навряд ли может не свидетельствовать о близости петербургскому преподавателю правой доктрины.
Соколов во второй половине 70-х гг. стоял у основания советского реконструкторского движения. По его определению, данному в 2004 г. радио «Свобода», реконструкторство — «если это не уход от жизни вообще», то перенос на некоторое время людей «в другой мир, в другую эпоху, где им лучше дышится, где они себя чувствуют более комфортно». О КГБ, поощрявшем тягу реконструкторов к комфорту, Соколов скажет: «К этим людям у меня, прямо скажем, хорошее отношение, потому что они смотрели за тем, что мы делаем, но, в общем, нам не мешали». Добавим, что не просто не мешали: реконструкторские сообщества в период позднего СССР целенаправленно создавались под контролем спецслужб, как и тусовки эльфов и гоблинов, для слива социальной энергии.
Вплоть до наших дней 63-летний, располневший, убеленный сединами преподаватель регулярно обряжался в наполеоновский мундир — и не только на реконструкторских балах и парадах, но и на лекциях перед студентами. Совершенно впадая в роль, Соколов как-то натравил своих обожателей на задавшего неудобный вопрос студента, а также делал явно избыточные для любой реконструкции вещи: вырывал зубы лошадям, забивал их до смерти, по-гусарски вдрызг упивался на зарубежных реконструкторских сборищах.
Что же скрывалось за этой странной почтенно-экстравагантной маской?
Мать убитой Галина Ещенко заявила, что Соколов поставил ее дочь под полный контроль, и что причиной убийства могло стать намерение Анастасии уйти. О громком скандале из-за нежелания престарелого преподавателя отпускать девушку на день рождения к другу вспоминает и соседка.
При этом мать Соколова вспоминает, что тот не хотел разрывать с девушкой, которая, по его словам, «помогает по работе, очень толковая». А подруга Ещенко рассказывает, что Настя «чувствовала, что теряет себя в научном плане». Что ее «интересовала история России XX века», а «скакать по камням она не хотела». Сама Настя в опубликованной переписке с подругой пишет, что «не бросила начало XX века» и «старается на себя не забивать», что надо «делать что-то для людей». А также, что «просто разговоров не хватает, простых и чистых», что она себя «всё меньше чувствует собой» из-за Соколова и что «не хочется убивать душу».
В жизни Соколова уже был документально зафиксированный случай насилия над сожительницей — еще одной молоденькой студенткой, также пытавшейся от него уйти. По ее рассказу, Соколов полностью подчинил ее жизнь своей, манипулируя при помощи лжи. В 2008 году девушка подала заявление в милицию о том, что Соколов привязал ее к стулу, угрожал изуродовать лицо горячим утюгом и убить, бил и чуть не задушил. Но делу преподавателя СПбГУ тогда так и не дали ход. А девушка… жила с ним после этого еще год.
То, что органы МВД так и не возбудили тогда уголовного дела ни по ст. 117 УК («Истязание»), ни по ст. 119 УК («Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью»), явно свидетельствует против сложившейся постсоветской правоприменительной (но именно правоприменительной!) практики, легко оставляющей (повторим, вопреки закону!) на свободе преступников. Слишком очевидно, что в традиционном советском обществе Соколов трижды подумал бы, бить и убивать ли, зная, что за это ему грозят тюрьма или высшая мера.
Но вернемся к биографии Соколова.
Еще раньше, в 1981 году, во время съемок фильма «Россия молодая», молодой Соколов стал, по воспоминаниям основателя Петровского морского военно-исторического клуба Рудольфа Пожигина и его жены, архитектора Ирины Федоровой, виновником гибели человека. Корабль, который доверили вести Соколову, имевшему документы о прохождении курсов судовождения, пошел ко дну. Соколов в одиночку сбежал на шлюпке с тонущего корабля, бросив других участников съемок, в том числе подростков. На просьбу спасти запутавшегося в снастях историка Сорокина он не отреагировал, ученый погиб. Зато Соколов, вспоминают бывшие соратники, спас в своем дипломате старинные подсвечники. От уголовной ответственности его тогда «откосил» отец-полковник.
Эта ранняя история, согласимся, напоминает роман Горького «Жизнь Клима Самгина». Ее герой — типичный интеллигент, «жертва истории», отказавшийся в детстве помочь тонущему товарищу, а затем последовательно превращавшийся в весьма отвратную личность.
Кстати, о детстве и семье Соколова. Может, будущего убийцу пороли или оскорбляли в семье, чем нанесли непоправимое увечье его психике? Напротив! По словам матери, отец никогда не был с ним строг. Родители вплоть до последнего времени «всегда ждали» от сына «его великих дел», «всю жизнь в него вкладывали, верили, учили». То есть это была отнюдь не строго воспитующая традиционная семья, а семья интеллигентная, трясущаяся над сыном и растящая его как гения.
Перед нами история распущенного, самовлюбленного человека в ситуации постсоветского коррупционного гуляй-поля. При этом болезненная акцентуированность на себе и своем «величии» вкупе со всё больше обнаруживающимся расхождением между создаваемым образом и реальностью явно становится предпосылкой к преступлению.
Добавим, что первая жена Соколова — бывшая школьница колледжа, где он преподавал, — ушла от него. По словам Соколова, приводимым знакомой его молодости, «она стала злой фурией, я воспитал чудовище». То же самое он скажет на суде и об убитой им Ещенко — мол, якобы при разговорах о детях от предыдущего брака она «превращалась в чудовище».
Однако, по мнению вышеупомянутой знакомой, эта первая жена на самом деле ушла, поняв, что мужа и после рождения ребенка по-прежнему ничего не интересует, кроме него самого и его имиджа. Соколов, по воспоминаниям его знакомой, говорил ей: «Как ты себе представляешь, у меня дома стоит бюст Наполеона, всё солидно, ко мне приходят гости, а у меня дети в подгузниках бегают».
При этом женщин, по ее словам, Соколов выбирал тоже специфически: «Женщин выбирал, как фарфоровые статуэтки…» (а также, что явно выявилось в истории с Ещенко, как удобных помощниц в работе).
«Человеком», таким образом, оказывался один Соколов. А женщины и дети служили лишь красивым фоном к его персоне — куда, по сути, менее нужными вещами, чем подсвечники.
Налицо сразу же замеченное нашей и западной прессой сходство петербургского преподавателя с героем романа Достоевского «Преступление и наказание» Раскольниковым, зарубившим, как известно, топором старуху-процентщицу. Действительно, Раскольников также вдохновлялся историей выдающейся личности — Наполеона, считавшего, что для большого дела возможны любые жертвы. Раскольников объяснял: «Я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и… и грешно? Ну так я тебе говорю, что на этом „вопросе“ я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я, наконец, догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально… и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я… вышел из задумчивости… задушил… по примеру авторитета…»
Однако есть и огромное различие между Раскольниковым и Соколовым. Раскольников хотел изменить несправедливо устроенное общество. Он жалеет Соню Мармеладову, вынужденную стать проституткой, чтобы прокормить семью, жалеет и других жертв социальной несправедливости. В романе у Раскольникова есть альтер эго — совершенно опустившийся подонок, после общения с которым молодой человек и решается идти в полицию с повинной. Это растлитель девочек Свидригайлов, чей образ весьма смахивает на Соколова.
Но вот что особенно интересно: как и в случае с Раскольниковым, образ мыслей Соколова изобличают написанные им сочинения.
Интернет полон соплями и слюнями по поводу великих и благородных идей Соколова, которые, несмотря, мол, на то, что их автор морально убил себя, останутся жить в веках. Только и разговоров, что о вкладе профессора в историческую науку, так что о разрубленной им девушке все уже фактически забыли (что, согласитесь, говорит о нашем обществе!). Во время интервью Соколов слезно просил передать ему очки, дабы он мог читать книги: «Я как ученый, я когда вот так просто… я схожу с ума. Я просто умоляю, чтобы мне дали хотя бы заниматься своим делом, даже сейчас». Что Соколов сходит с ума, все и так уже поняли, но что же это за столь якобы значимые для науки труды петербургского доцента?
«Великий» Соколов считает себя и впрямь Наполеоном от науки. Он огульно критикует советских историков за их плохое знание французского, издевается даже над знаменитым наполеоноведом Е. В. Тарле. Многочисленные же «великие труды» Соколова — это несколько книг, переведенные на разные европейские языки, а также ряд статей. Из этих сочинений исследовательской с определенной натяжкой можно назвать только первую книгу, «Армия Наполеона», изданную в 1999 г. петербургским издательством «Империя». Остальные произведения Соколова, начиная с «Аустерлица», носят слишком очевидным образом публицистический характер. При этом все его сочинения, начиная с «Армии Наполеона», представляют собой умелую пропаганду с хорошо подогнанными цитатами и простроенной идеологией.
Оговорим сразу, что Соколов изучает в основном битвы Наполеона, хоть при этом и претендует судить о мировой политике того времени и выносить «глубокие» вердикты. Ну, можно сказать, узкая специализация, тенденция наших дней… Но при этом военное искусство эпохи Соколов тоже полноценно отнюдь не исследует: «рубилово» и кровь — явный предмет его интереса, и не только в реконструкциях.
Трактовка мотиваций действий политиков у Соколова поистине странная.
Так, в «Аустерлице» эпиграфом к одной из глав он берет знаменитые слова леди Макбет про несмываемую кровь на руках.
Александр I, уверен почему-то Соколов, дал свое полное согласие на убийство отца. Хотя на самом деле обращение убийц с принцем: «Хватит ребячиться, ступайте царствовать!» — скорее свидетельствует о том, что юношу не особо спрашивали… Соколов же утверждает, что Отечественная война 1812 г. началась из-за того, что после обвинения Александром I Франции в убийстве герцога Энгиенского французы прозрачно намекнули России на убийство Павла: «Жалоба, которую она (Россия) предъявляет сегодня, заставляет спросить, если бы когда Англия замышляла убийство Павла I, удалось бы узнать, что заговорщики находятся в одном лье от границы, неужели не поспешили бы их арестовать?» По версии Соколова, почему-то ссылающегося в данном вопросе на мнение левого журналиста того времени Н. И. Греча, Александр якобы страстно возненавидел Наполеона за этот намек: «С этого момента смыслом жизни, мотивом всех действий Александра I будет только одно — свержение Наполеона. Этой личной ненависти будут подчинены все действия…» На самом деле Александр, и без того винивший себя в смерти отца, явно не был маньяком, способным начать большую войну из мести за один, пусть и не очень приятный, намек.
Александр I, таким образом, описывается как не вполне психически здоровый человек, руководимый укорами совести, — традиция, известная по описаниям нашими либералами Ивана Грозного и других деятелей русской истории.
Заметим, что у самого Соколова после истории с погибшим во время крушения корабля ученым совесть вряд ли была чиста. Ещенко же перед смертью, по воспоминаниям соседки, назвала его «ублюдком», за что тот на нее накинулся. Не ситуация ли это, которую Сартр когда-то описал метафорой «Ад — это другие», то есть ситуация нечистой совести и неожиданно возникающего в лице других «зеркала» для преступника? Зеркала, приводящего в бешенство…
Но вернемся к историческим построениям Соколова. Эти построения повсеместно более чем умозрительны и фантасмагоричны, а превозносимое им при этом мировоззрение — более чем сомнительно.
Так, в «Армии Наполеона» и других сочинениях утверждается, что Наполеон очень хотел дружить с Россией. Мол, просто французский император решил напасть первым, так как… был уверен, что русские нападут. «Русские полки стояли, буквально уткнувшись носом в пограничные рубежи… Чуть ли не до самого июня 1812 г. Наполеон был уверен, что русские войска будут наступать». Правда, этого так и не случилось… А чего бы, простите, нашим войскам было не встать у границы, если к тому моменту Наполеон уже захватил пол-Европы?
Ну, а дальше, утверждает Соколов, начав наступать, Наполеон уже «просто-напросто» не смог остановиться: «Ни в марте, ни в апреле 1812 г. русская армия не перешла границ, но военная машина империи Наполеона, запущенная в дело, уже не могла остановиться». Тем более что русские, вместо того чтобы нападать, начали коварно отступать…
Вся эта развесистая клюква напоминает только миф о том, что СССР, а не Гитлер, — агрессор во Второй мировой войне.
Основная мысль Соколова — «великая армия» Наполеона представляла собой фактически идеальную армию: «Ее доблесть, самоотверженность и слава по праву вошли в анналы мировой истории», «армия Первой Империи была поистине всеевропейской, и ее блеск и слава могут воздействовать не только на одних французов, а на любого человека, разделяющего ценности многовековой культуры Европы (причем мы говорим не только о Европе Западной)».
У этой французской армии, утверждает Соколов, современной России следовало бы поучиться: «Темы солдата и долга, офицерской чести, взаимоотношений командиров и подчиненных, армии и общества остались актуальными и поныне. Наполеоновская армия является интереснейшим примером одного из возможных решений подобного рода проблем. Более того, отдельные элементы этих решений могут быть использованы в военном строительстве и в настоящее время. Причем, как это ни парадоксально звучит, пример наполеоновских вооруженных сил в этом смысле может оказаться для современного русского офицера куда более интересным с практической точки зрения, чем пример русской армии 1812 г.»
Основными качествами наполеоновских солдат Соколов называет честь, отвагу, жажду славы, бодрость духа и преданность своему вождю. Ну навряд ли другие армии мира составляют бесчестные, трусливые, унылые и не любящие своих командиров солдаты без всяких амбиций. Однако Соколов восхваляет эти черты как главные и самодостаточные для солдата, не желая замечать нехватки тех качеств, которые мы обычно считаем необходимыми для воинского служения.
Солдаты, утверждает Соколов, испытывали восторг перед войной, опьянялись ею: «Жажда славы, почестей, желание подняться по ступеням военной иерархии и, наконец, просто упоение борьбой ради борьбы пронизывали всю армию Наполеона, вплоть до солдат», «война стала предметом не страха, а вожделения».
Соколов указывает, что наполеоновские солдаты верили, подобно римским, в одного бога — Императора, и что отношение к Наполеону можно было назвать не иначе как культом Императора. При этом солдаты, отмечает Соколов, верили своему вождю на слово, не слишком интересуясь, куда он их ведет.
Эти солдаты, получившие в период Великой французской революции высокий социальный статус («солдат — это не выходец из подонков общества, а гражданин»), очень его ценили. Соколов приводит такой случай, являющийся, скорее всего, легендой. Якобы французского сержанта привели под Торрес-Ведрас на допрос к самому Веллингтону, и он вел себя с таким достоинством, что английский главнокомандующий приказал его отпустить, накормив за столом слуг: «Но француз, несмотря на смертельный голод, выслушав указание генерала, не двинулся с места. «Чем же ты еще не доволен?“ — спросил Веллингтон. «Французский солдат не садится за стол с лакеями», — таков был ответ».
При этом солдаты, по мнению Соколова, ценили, что господа офицеры выше их. Офицер наполеоновской армии «должен был быть лидером: быть сильнее духом, отважнее, умнее, щедрее, чем его подчиненные». Равенство, утверждает Соколов, солдатам не нравилось, доказательство чему он изыскивает в одном из солдатских писем к генералу: «К тому же Вы говорите с солдатами так, как если бы они были Вам ровней. Есть офицеры, которые разговаривают с солдатами, как если бы они были солдатами, но, по-моему, это не стоит и ломаного гроша…»
Была ли у наполеоновских солдат какая-либо цель — например, привнесение в Европу республиканских идеалов, гражданского общества? Нет, уверен Соколов: «Часто подобное поведение объясняют тем, что солдаты защищали завоевания Революции и, следовательно, принципы буржуазного общества. <…> Но не за „ценности“ буржуазно-либерального мира умирали молодые новобранцы и старые ворчуны в бешеных атаках под Лютценом, в последних каре на поле Ватерлоо. Если какие-то соображения, кроме воинского энтузиазма или спокойной уверенности бойцов-профессионалов, и вели их вперед, то это была, конечно, восторженная преданность и вера в Императора, символизировавшего для них правду и справедливость на этом свете». Хотя, казалось бы, почему бы французским солдатам не хотеть распространять завоевания Революции, если именно она сделала их из подонков гражданами?
Вообще, утверждает Соколов, наполеоновская армия — рыцарская. Это не какое-то там буржуазное мещанство, нет! — это новый феодализм: «Парадоксально, но факт, что Великая французская буржуазная революция не только вдребезги разрушила здание старой монархии, но и своим гигантским пассионарным взрывом за счет вырвавшихся на волю огромных сил создала «новое рыцарство», которое, пусть на короткий срок, стало опорой «новой монархии».
Согласимся, всё описываемое: от культа императора до «нового рыцарства» — сильно смахивает на фашизм.
Была ли у этих солдат вера? Тоже нет.
Соколов приводит воспоминания, согласно которым об убитых товарищах солдаты высказывали «лишь легкое сожаление, а то и холодное безразличие», остря: «Больше не будет напиваться» или «Больше не будет лопать чужих куриц». И — приводит одно более чем характерное воспоминание француза о том, как хоронили мертвых после битвы под Фридландом: «Было бы, конечно, лучше закопать убитых, но это показалось слишком долгим делом, и был отдан приказ бросать их в реку Алле. Тотчас наши солдаты взялись за дело. Они тащили тела людей и лошадей до берега реки, протекающей в глубоком овраге, и бросали их с обрыва. В этом деле, казалось, не было ничего веселого, тем не менее такова уж легкомысленность солдата, а тем более французского, что самое неподобающее случаю оживление царило на этих весьма специфических похоронах: дело в том, что трупы, катясь с откоса, кувыркались в самых невообразимых позах, что вызывало взрывы всеобщего смеха… (выделено мною. — И.К.)»
Соколов комментирует это так: «Вполне понятно, что подобного рода веселость могли себе позволить только люди, не верящие ни в бога, ни в черта. Так оно, в общем, и было». Подчеркивает Соколов и то, что в известной книге Антуана-Фортюне де Брака «Аванпосты легкой кавалерии», автор которой, резюмируя свой опыт наполеоновских войн, дает наставления молодым офицерам, отводится самое важное место «моральным факторам: чести, отваге, воинской дружбе, самопожертвованию, бодрости и веселью», но «нет ни слова о вере в бога (выделено Соколовым. — И.К.)».
Является ли нормальным вышеописанное обращение с трупами даже на войне? И не связана ли такая избыточная надрывная веселость с определенным кризисом европейского мировоззрения, начавшимся еще в эпоху Ренессанса, когда религия начала критиковаться вне выдвижения полноценных альтернативных ответов на духовные запросы человечества? Уже тогда во французской литературе этот кризис обозначился гомерически-непристойным, циничным смехом Рабле.
В XIX же веке вопрос о том, что «Бог умер», поставил Ницше, предложивший «белокурой бестии» — сверхчеловеку — встать «по ту сторону добра и зла». Нельзя не отметить, что эта художественная идея, брошенная в массы, увы, реально приблизила нацизм. Достоевский же вложил в уста своего героя, Ивана Карамазова, схожую философию, однако явно порицаемую им самим от лица всей русской культуры: «Если Бога нет, то всё позволено».
Но вернемся к сочинениям Соколова. Почему же такие распрекрасные наполеоновские солдаты всё же проиграли России?
Оказывается, не холод и голод, не общенародное сопротивление и не регулярная русская армия, шедшая по пятам французов, неожиданно сломили их силу. Партизан и народный характер войны Соколов и вовсе отказывается признавать существенным фактором: «Партизаны и казаки, действительно, нанесли большой урон отступающим, но те, кого они били и брали в плен, были в подавляющем большинстве группами деморализованных, отбившихся от армии солдат, зачастую невооруженных». Якобы «простая мужицкая логика» побуждала казаков нападать лишь на таких отбившихся солдат ради нахождения «верной добычи при минимуме риска». По всей видимости, Соколов описывает тут свою собственную логику…
На самом деле роль как партизанских крестьянских отрядов, так и партизанских регулярных армейских формирований в Отечественной войне 1812 года сложно переоценить. Крестьянские отряды самообороны не подпускали противника к деревням, взяли в плен тысячи врагов. Ежедневно к главнокомандующему поступали донесения о направлении движения и действиях отрядов французов, отбитая почта, протоколы допросов пленных. Партизанские отряды освободили города Верею, Могилев и Борисов. Партизаны Давыдова, Сеславина и Фигнера, усиленные полками Орлова-Денисова (всего 3280 человек), заставили сдаться в плен многократно превосходившую по силам французскую бригаду генерала Ожеро (2 тыс. солдат, 60 офицеров и сам Ожеро).
Так что же все-таки произошло с французами за время недолгого отступления из Москвы? Оказывается, по версии Соколова, всю эту замечательную армию развратил пожар столицы, который «заразив армию стяжательством, подорвал ее дух». Нет, солдаты Наполеона, как не может не признавать тот же Соколов, и раньше немало мародерствовали со всеми сопутствующими обстоятельствами — насилие, убийства и т. д. Однако грабеж, когда было надо, якобы строго карался и по одному приказу командования прекращался. А тут вот почему-то вдруг все солдаты разом развратились и омещанились: «Иное дело — пылающая Москва. Как было объяснить солдатам, что нельзя вытаскивать ценности из домов, подожженных самими же местными жителями? Здравая логика говорила, что лучше спасти пропадающие красивые и ценные вещи, которые раз уж не нужны москвичам, то могут еще очень и очень пригодиться солдатам Наполеона».
Таким образом, «коварный» генерал-губернатор Ростопчин, отдавший приказ о поджоге Москвы и тем самым искусивший здравомыслящих французских солдат уже не нужным москвичам добром, привел эту «рыцарскую» армию к неожиданному и тотальному омещаниванию.
При этом проигрывают у Соколова, каким-то удивительным образом, именно «одиночки», а не французская армия. «Масса „одиночек“ „облепляла“ армию со всех сторон, словно рой мух. Они забегали вперед, в стороны, мародерствовали, грабя дочиста еще нетронутые деревни. Они делали это, конечно, уже не с целью добыть богатства, трудно было бы в нищей деревушке найти что-нибудь сравнимое с московской поживой; теперь мародеры охотились за провиантом. А нормальным, шедшим в строю солдатам осталось только доедать косточки за рыскавшими повсюду подонками. Результат очевиден: дисциплинированные люди мало-помалу стали покидать ряды, а количество „одиночек“ на подходе к Смоленску выросло уже до 20–30 тыс. человек». Увлекательна словесная игра в наперсток, не правда ли? Толпа одиночек, исчислявшаяся тысячами… И далее: «Морозы, голод, казаки, партизаны сломили не армию Наполеона. Всё это — люди и стихии — било прежде всего толпу спасающих пожитки и собственную шкуру, чаще всего безоружных, „одиночек“. А эта толпа, как гангрена, постепенно охватывала всё новые и новые части войска». То бишь невозможно не признать, что соблазн грабить был велик и охватил довольно быстро фактически всех. Но очень хочется подверстывать, шизофренически утверждая, что проиграла, нет-нет, не армия, а… толпа одиночек… в которую превратилась армия.
И даже битва при Березине, когда бегущие солдаты потопили собственный обоз с женщинами и детьми, якобы «не вина» армии.
Соколовым эти женщины и дети описываются весьма специфически: «Толпы „одиночек“, маркитантки с детьми, караван-сарай из повозок, карет, фур, телег — все это охвостье армии нахлынуло только к вечеру». Тем же вечером при переправе произошла известная ужасающая давка, когда огромное число людей потонуло. Тут сложно не добавить, что словечко «охвостье» почему-то сразу вызывает в памяти утонувшего в ходе съемок «России молодой» коллегу и «здравомыслящего», «благородного» Соколова, спасшего антикварные подсвечники.
Далее при описании Березины, чье название навсегда вошло во французский язык как синоним полного разгрома, вновь оказывается, что наполеоновская армия-де сражалась, а бежали опять-таки… одни «одиночки»: «Очень мало где говорится, что все эти обезумевшие люди (за исключением, конечно, некоторого количества раненых) были отставшими намеренно от своих полков и что, пока они давили друг друга, вопили в истерике и тонули в реке, всего в нескольких сотнях шагов от них солдаты, верные долгу, погибали как подобает мужчинам и воинам, причем погибали, чтобы спасти хотя бы часть этой потерявшей человеческий облик толпы (выделено Соколовым. — И.К.)». Таким образом, бежавшее большинство — это якобы были «одиночки», а рядом стойко гибли, конечно же, редкие представители «подлинной» армии.
Соколов утверждает, что национальный ответ на приход «всеевропейской» армии Наполеона чуть ли не породил немецкий нацизм. В Германии, мол, тогда зазвучали призывы к мщению и ненависти, послышались слова Фихте о немецком мессианстве, появились черные знамена и черепа со скрещенными костями и т. д.
Всё это в чистом виде вранье. Символика смерти появляется в армиях разных стран Западной Европы еще в середине XVIII века. Что касается Фихте, то он, безусловно, отнюдь не Ницше и даже не Шопенгауэр с его приматом воли, а всего лишь призывавший свой народ на восстание против иностранных захватчиков философ-идеалист, ничего плохого в слова про немецкое мессианство не вкладывавший. Как писал крупный советский исследователь В. Ф. Асмус, «одной из излюбленных жертв фашистской фальсификации истории философии является Иоганн-Готлиб Фихте… Фихте стремился пробудить в современных ему немцах чувство национального достоинства, подавленное военным разгромом Германии и режимом оккупации. Преимуществам политического строя и военной организации послереволюционной Франции он противопоставляет достижения немцев в области мысли, философии, литературы».
Европейские народы оказывали иступленное сопротивление Наполеону, отнюдь не оценив его желания «просветить» их. Именно поэтому и нужно Соколову немецкое сопротивление вписать в «начинающийся фашизм», чтобы опорочить европейскую борьбу с Наполеоном как таковую. Ведь, конечно же, немцы — они «все фашисты», начиная с Фихте… В отличие от Соколова, прославляющего новое «европейское рыцарство» и тесно сотрудничающего с крайне правой Марион Марешаль.
Но главное: а как же русский народ, победивший Наполеона? А он, как выясняется, по Соколову… вовсе и не победил. Мало того, что в России якобы потерпели поражение «одиночки», а не французская армия. Соколов призывает верить заявлению Наполеона, сделанному на о. Св. Елены (хоть он не может не признать, что к наполеоновским высказываниям того времени надо относиться более чем критически), что первопричина конечного падения императора и его «самая большая ошибка» — это испанский поход: «Испанская война подорвала мой престиж в Европе, увеличила мои затруднения, послужила школой для английских солдат».
Вслед за Наполеоном Соколов утверждает: «Ряд просчетов Наполеона внешнеполитического характера, и прежде всего испанская авантюра, привели Империю к катастрофе». Конечно, испанская кампания, вынудившая Наполеона держать многотысячное войско в этой стране, была ошибкой. Но всё же, безусловно, не она окончательно погубила армию Наполеона, а проигранная русская кампания. Напомним, что русские, а не испанские бивуаки, стояли в 1814 году на парижских Елисейских полях…
Вот такая наглая пропаганда, призванная превознести весьма сомнительную «всеевропейскую» идею и весьма сомнительный воинский «дух», содержат широко распространяемые книги петербургского историка-убийцы.
Русские солдаты и партизаны, воевавшие в Отечественной войне 1812 года, шли защищать свою Родину. Они несли с собой свои православные коллективистские ценности. Именно поэтому в Отечественной войне 1812 года русские сумели прогнать вступившего на их землю врага. Так же, как и советские солдаты, воевавшие в Великой Отечественной войне, защищали свою Родину и освобождали мир от фашизма. Они несли миру свои русские, коммунистические ценности. Они верили, что все люди братья, и что скоро на земле не будет лакеев и господ.
Именно эти войны всегда были и должны оставаться образцами для наших будущих поколений, а не весьма сомнительные сами по себе, да еще странно трактуемые авантюры Наполеона.
Добавим, что идущие в битву ради святой цели обычно не упиваются боем ради боя.
Вот, например, что говорил о войнах герой русско-турецкой войны 1877–1878 годов, освободитель Болгарии генерал Скобелев: «Подло и стыдно начинать войну так себе, с ветру, без крайней необходимости… Черными пятнами на королях и императорах лежат войны, предпринятые из честолюбия, из хищничества, из династических интересов».
А вот как вспоминает об отношении своего отца к войне Наталья Машерова, дочь одного из организаторов белорусского партизанского подполья Петра Машерова, всегда шедшего в атаку впереди товарищей: «Для него война была связана с убийством, он ненавидел войну».
Русские и советские солдаты явили миру примеры невероятного мужества. Они брали Измаилы, бросались на амбразуры немецких дзотов и горели в танках Сталинграда. Они имели силы горевать, когда гибли их товарищи. Они не курвились и не превращались в толпу мещан, грабя чужие города.
Переставляя акценты в истории, переписывая ее, превознося пустую агрессию и отсутствие целей и ценностей, Соколов сам неизбежно превратился в то «чудовище», которое он усматривал в своих женах.
Историческая память нужна для соотнесения людей с их героическим прошлым — ради строительства будущей жизни. Реконструкторство же вкупе с подверстыванием нужно для создания общества постистории. И весьма характерно, что столь странный любитель Наполеона был одним из главных организаторов ежегодных международных шоу на Бородинском поле, устраиваемых на месте боевой славы, где погибли тысячи наших предков.
Западная сегодняшняя философия индивидуалистов, живущих собой и для себя, порождает Соколовых. И не важно, серые ли это мещане с загнанной внутрь нереализованностью, в среде которых раньше или позже формируются свои Чикатило, или же кичащиеся избранностью и элитарностью, стоящие «над серой толпой» фантазийные «благородные рыцари», скрывающие под почтенной маской подлинный лик грядущего хама. Безумие в таком безыдейном обществе, где всякая духовная жизнь удушается в зародыше, приводит к появлению подростков, пускающихся в разврат, опьяняющихся наркотиками, расстреливающих свои классы. Причем в такой жаждущей духовности стране, как Россия, эти подростки раньше или позже станут жертвами весьма сомнительных псевдодуховных парафашистских идей.
Если мы не хотим, чтобы нас и наших детей превращали в агрессивных, ненавидящих друг друга животных, забывших свое прошлое и отказавшихся изменять будущее, — мы должны отстаивать свои ценности.
Если мы не хотим наступления бесцельного озверелого общества постчеловеков, она же — эра Соколовых, — мы должны отстаивать свои ценности.
Если мы не хотим прихода глобального фашизма, окормляемого обнаглевшим хамом с бесовским ликом Соколова, — мы должны отстаивать свои ценности.
