«Мама и папа развелись много лет назад, потому что папа сильно пил. И мы жили с мамой и сестрой. Меня очень часто навещала бабушка — папина мама. Она тогда жила в монастыре и работала монахиней. Бабушка регулярно брала папу и меня и возила нас в церковь. Папу — чтобы он бросил пить, а меня — просто так, вместе с папой. Возила она нас в храм Преображения Господня в селе Брынь и в храм Косьмы и Дамиана в поселке Думиничи, к отцу Никону, потому что он очень хороший и правильный священник, он поможет и папе, и мне.
Однажды в декабре 2017 года, незадолго до моего дня рождения, когда мы с бабушкой были в храме в селе Брынь на утренней службе, ко мне подошел отец Никон и предложил мне пойти в алтарь. Служба уже кончилась, но в церкви оставалось много людей.
Мы вошли внутрь, куда могут входить только священники. Там никого не было, потому что отец Никон в тот день один вел службу. Там отец Никон обычным голосом велел мне снять штаны и трусы. Я так и поступил — папа, мама и бабушка всегда говорили мне, что священников нужно слушаться беспрекословно. (...) Мне было очень стыдно, я не знаю почему. При этом он не бил меня, не угрожал мне и не повышал на меня голос. (...) Когда я оделся, отец Никон сказал, что все это — только между мной, им и Богом, и что я никому не должен об этом рассказывать. Что это наша тайна».
По заявлению родных ребенка было возбуждено уголовное дело, но обвинения священнику предъявить не спешили. Тем более что он при повторной беседе со следователем совсем иначе объяснил свои действия: мол, на энергетическом уровне проверял состояние мальчика. Эта картинка резко отличалась от первоначальных слов отца Никона — в апреле он говорил, что к Константину даже не прикасался, а теперь — что обследовал его на предмет болезней, хотя медицинского образования не имеет.
— Гражданин Харьков в тот момент не был ни подозреваемым, ни обвиняемым, — вспоминает старший лейтенант юстиции Юлия Иост. — Но получилось, что слова ребенка последовательны и постоянны, а взрослый начал юлить. Так, священник утверждал, что не мог ничего такого сделать просто потому, что во дворе всегда много прихожан, которые часто заглядывают в окна. Но даже простой осмотр показал — нижний срез окон храма находится на высоте двух метров от земли, а подоконники уставлены иконами так, что примерно четверть окон по высоте полностью закрыты — и не только с улицы не видно, что происходит в алтаре, но и из помещения нельзя увидеть, что происходит на улице.
«Стал совершать развратно-поступательные движения»
В сентябре 2018 года следствие по делу мальчика оказалось на перепутье: было непонятно, как доказать вину или невиновность монаха. Но тут на отца Никона поступило новое заявление. Его подали родственники 15-летнего Бориса, жителя соседней Тульской области.
Из материалов уголовного дела — показания несовершеннолетнего Бориса К.:
«В начале сентября родители сказали мне, что в следующие выходные, а именно 15 сентября, мы поедем в храм в поселке Думиничи в Калужской области, где со мной поговорит какой-то сильный священник. Мама настаивала на этой поездке, так как стала беспокоиться из-за наших с ней конфликтов по незначительным поводам, а также из-за того, что я снял крест и сказал, что в Бога не верю. Я согласился на эту поездку, чтобы не провоцировать новых конфликтов.
Отца Никона я представлял как старца с бородой, а он оказался не очень старым мужчиной, на вид не более 45 лет. Мы приехали ранним утром, примерно в 08:00 были в поселке Думиничи, а после окончания службы ждали в храме, пока нас примет священник. Наша очередь была номер 31. (...) Примерно в 15:00 подошла наша очередь, отец Никон вышел к нам и стал расспрашивать о проблемах. Мама сказала, что беспокоится о моем будущем, так как я, по ее мнению, стал замкнутым, перестал общаться со сверстниками и вижу все в черном свете. После этого иеромонах Никон отправил мать на улицу, а сам стал разговаривать со мной.
Я сказал, что меня беспокоят мои болезни, на что он ответил, что они не страшные и что их можно вылечить легко — достаточно пить отвар конского каштана и мазаться пихтовой мазью. При этом он держал меня за руку и гладил ее, а сам смотрел в глаза. В какой-то момент он повел меня в алтарь.