Форум
Есть такие волшебные профессии, для которых, кажется, не существует границ. Выигрываешь конкурс, собираешь чемодан и летишь — для таких специалистов открыты почти все страны. Научная деятельность входит в этот недлинный список профессий. Более того, успешная научная работа немыслима без международного обмена опытом. Помимо обычных вакансий, для стимуляции профессионального роста ученых (особенно в начале карьерного пути) в западных странах существуют гранты и стипендии, на которые может претендовать специалист из любой страны.
Идеальная карьера западного ученого сегодня выглядит приблизительно так: студент заканчивает университет и уезжает писать диссертацию в успешную лабораторию, желательно в ту страну, где хорошо развита отрасль науки, которой он занимается. После защиты диссертации рекомендуется сменить лабораторию и набраться опыта в третьей стране, где он будет работать уже в качестве молодого специалиста — постдока. Затем возможен еще один переезд — уже в качестве опытного специалиста (второй постдоковский срок). И только после этого набравшийся опыта зрелый ученый может претендовать на профессорскую позицию.
Ее можно начинать искать и после первого постдоковского срока, во многих странах такая возможность предусмотрена. Но зачастую профессорскую позицию ученые стремятся найти на родине, где и оседают, передавая накопленный опыт и обрастая учениками — так замыкается круг профессиональных странствий. Почему ученые стремятся вернуться на родину? Ответ прост: язык, менталитет, родственники, друзья, любовь к родным местам и национальной кухне, ученые ведь тоже люди.
Идеальная карьера российского ученого выглядит почти так же — с той лишь разницей, что российские ученые не стремятся вернуться домой. После честной отработки своих постдоковских контрактов россияне стараются осесть в Европе или Америке. Они могут уехать в Австралию или в Азию. Иногда они даже готовы сменить специальность и уйти из науки. Единственное, чего они всеми силами стараются избежать — это возвращения на родину.
Хотя в последние годы в РФ старались улучшить условия работы научных сотрудников, и по сравнению с западной системой у ученых в России есть даже отдельные преимущества, они по-прежнему, однажды уехав из страны, назад, как правило, больше не возвращаются (разумеется, исключения есть). В этой статье мы попытаемся проанализировать, почему ученые бежали из России в 1990-е и 2000-е и почему они не хотят возвращаться сейчас.
1990-е
В конце 1990-х стало очевидно, что российская наука потерпела крушение и что для тех, кто хочет работать в научной сфере, места в России больше нет. Ощущение было такое, что отлаженная система сломалась в одночасье. Зарплаты были ниже прожиточного минимума, выдавали их весьма нерегулярно, а научные группы были похожи на клубы по интересам, где люди собирались на добровольной основе и ставили задачи, для решения которых они имели ресурсы. С последними все было плачевно: не хватало приборов, реактивов, литературы.
Чуть позже наши ученые для описания общей ситуации в российской науке придумали такой термин — «пермская наука» — в смысле наука города Перми (хотя тут можно поставить название почти любого другого российского города). Есть американская наука, а есть пермская — чувствуете разницу? Весь мир занимается какой-то научной проблемой сообща, обмениваясь открытиями на конференциях и публикуя свои наработки в международных журналах. А в городе Пермь — своя наука, там занимаются проблемами, которые уже давно решены или которые перестали всех интересовать, но в городе Пермь про это ничего не знают и продолжают кое-как их решать при помощи подручных средств, защищать на эту тему диссертации, вести полемику, оценивать успехи друг друга и карабкаться вверх по карьерной лестнице. Таким образом эта, по сути порочная система воспроизводится. По большому счету можно сказать, что за небольшим исключением вся российская наука в 1990-х была пермской, иными словами, потеряла адекватность. Но в те годы упали не только доходы российских ученых, но и железный занавес. И ученые обнаружили, что они могут подавать заявки на научные стипендии, гранты и свободно участвовать в конкурсах на получение научных вакансий в самых разных странах.
Пока российская наука деградировала, наука на Западе сделала заметный шаг вперед. В передовых странах отказались от национальной концепции в науке и перешли на интернациональный уровень. Английский язык стал обиходным в научной среде: национальные научные журналы перешли на английский, написание и защита диссертаций тоже приветствовались на этом, а не на национальном языке. Более того, диссертации стали защищать по совокупности статей, опубликованных в международных рецензируемых журналах, а не монографиями, так называемыми «кирпичами», как раньше. Это сделало оценку диссертаций более легкой и более объективной. Понятно, что если ученый способен опубликовать статьи в журналах с высоким рейтингом, то это автоматически означает, что качество его работы высокое.
Научные институты стали охотно нанимать иностранных специалистов на работу и превращаться в международные научные центры. И российские ученые рванули на Запад в стремлении развиваться профессионально и получать пускай небольшую, но регулярную зарплату. Основными направлениями тогда были США, Германия, Англия, Франция и Япония. К слову сказать, зарплаты научного сотрудника-исследователя в этих странах никогда не были высокими и остаются невысокими сейчас. Такие зарплаты позволяют жить на среднем уровне: купить приличную, но не шикарную машину, ездить в отпуск раз или два раза в год, поставить одного или двух детей на ноги и выплатить одну ипотеку за жизнь.
В результате в 1990-х в российской науке началось вымывание лучших конкурентоспособных молодых кадров на уровне постдоков. При этом трамплинами для молодых специалистов стали самые благополучные российские институты, те оазисы, где наука еще решала адекватные задачи адекватными методами. Большинство защитивших кандидатские старались уехать. Для того они и шли в науку, для того и защищались.
Я тогда работала в Дубне в Объединенном институте ядерных исследований, одном из лучших российских научных центров. Наши разговоры тогда постоянно шли о том, в какой стране какие есть научные стипендии, какая тема перспективнее для отъезда за рубеж, как остаться за рубежом по окончании срока работы, а также кто из знакомых уехал и кто собирается уезжать. Но планов возвращаться в Россию не было ни у кого. Сам по себе отъезд считался большим успехом, а возвращение — неудачей.
2000-е
В нулевые годы российский бюджет стал пополняться за счет нефтяных денег, и благосостояние россиян повысилось. В этот момент в России появилась возможность создать условия для возвращения постдоков, уехавших в 1990-е. С одной стороны, впервые после кризисов 1990-х в стране появилось ощущение стабильности и роста благополучия, а с другой — все еще сохранялась иллюзия присутствия политической свободы и юридической защищенности хотя бы на персональном уровне. В то время многие российские ученые начали думать о возвращении на родину.
Но на родине они были не особенно нужны — ничего не было сделано для их возвращения. Даже диссертации, защищенные за рубежом, в России не признавались автоматически, не говоря уже о приглашении читать лекции или руководить лабораториями. И это при том, что уровень российских диссертаций был в то время очень низким. Кроме того, зарплаты рядовых ученых-исследователей были ничтожны, а оборудование по-прежнему никто не обновлял. Стало очевидно, что без серьезных реформ поднять просевший уровень российской науки уже было сложно. А никакого реформирования не предполагалось.
Более того, в расшатавшейся системе научные институты выживали как могли и, возможно, даже приносили доход администрации: помещения в институтах повсеместно сдавались частным фирмам. Но проблема в том, что наука развивается очень быстро, и научные сотрудники должны ежедневно не только подтверждать, но и повышать уровень своей квалификации.
Поэтому заниматься наукой в России по-прежнему было перспективно только, если человек планировал уехать за рубеж навсегда. В начале и середине 2000-х к отъезжающим постдокам добавились аспиранты. Часто их приглашали к себе уже укоренившиеся на Западе ученые первой волны научной эмиграции. В эти годы также появились немногочисленные российские стипендии для стажировки за рубежом и начали зарождаться совместные российско-зарубежные образовательные программы. Студенты этих программ, прошедшие практику в зарубежной лаборатории, имели более широкие возможности утвердиться на Западе. А аспиранты, защитившиеся на Западе, возвращались на родину редко и в основном по личным мотивам.
2010-е
С 2010-х началось заметное реформирование российской науки, и дело как будто бы сдвинулось. Наконец пришло понимание, что российская наука сильно отстала от западной и что систему надо подтянуть. Отчасти это понимание пришло благодаря тем же ученым-невозвращенцам, которые много и откровенно выступали в российских СМИ на эту тему.
И в 2012 году вышел первый закон о признании зарубежных научных степеней, который потом несколько раз либерализовывался. И в конце концов ученые степени, полученные на Западе, стали признавать в России без излишних формальностей. А в оценке работы сотрудников появился критерий количества и качества статей и индекс цитирования, при этом качество публикаций оценивалось по значимости журнала, в котором эти статьи были опубликованы. Иными словами, российская наука стала опираться на критерии, которые уже давно были приняты за рубежом, и ориентироваться на мировой уровень, что автоматически привело к возвращению адекватности, хотя бы в понимании уровня задач и способов их решения.
Теперь у рядового научного сотрудника в России появились даже некоторые дополнительные выгоды по сравнению с западными. В России, в отличие от западных стран, практически все научные позиции по традиции являются постоянными. Как правило, человека не увольняют, даже если он не выдает научный продукт в виде статей и/или изобретений (в худшем случае — склоняют к увольнению по собственному желанию). Зато если научный сотрудник активен, он может участвовать в нескольких проектах и получать за это дополнительный доход. Кроме того, дополнительный доход может также поступать от написания научных статей, званий и степеней, участия в редакционной работе, научного руководства студентами и аспирантами, чтения лекций и так далее. Все эти надбавки прописываются в так называемых эффективных контрактах, учитывающих дополнительное вознаграждение по результатам труда, на уровне каждого института.
Такие надбавки, как выражаются сами ученые, надо еще уметь «наскирдовать». Их источником служат бюджетные деньги института, и каждый вуз устанавливает в этом отношении свои правила. Кроме того, и сами зарплаты научных сотрудников в соответствии с Указом президента РФ от 7 мая 2012 года №597 «О мероприятиях по реализации государственной социальной политики» к 2018 году должны были увеличиться до 200% от средней зарплаты в соответствующем регионе. В некоторых институтах, правда, чтобы достичь приемлемой статистики, научным сотрудникам сократили штатные ставки — то есть формально зарплаты увеличились за счет формального снижения занятости сотрудников. Но в целом в результате всех этих стимуляций доход активных научных сотрудников действительно увеличился, а в некоторых институтах даже превысил западный уровень.
В большинстве европейских стран такое стимулирование не принято. На Западе ученый получает зарплату научного сотрудника и больше ничего, вне зависимости от того, сколько проектов он ведет и сколько статей им написано. На Западе научная деятельность стимулируется больше кнутом, чем пряником: тот, кто не пишет статьи, на следующий проект/контракт может не рассчитывать, а высокая активность считается нормой и может в лучшем случае сослужить хорошую службу при карьерном росте, но может и не сослужить.
Кроме того, в очень многих странах ученые, достигшие пенсионного возраста, должны уйти на пенсию: законодательство не позволяет работать в бюджетной сфере дольше определенного срока. И специалист, обладающий обширными знаниями и навыками, который отточил свои умения и мог бы еще очень многое сделать, вынужденно отлучается от профессии. Это очень болезненный момент, потому что большинство ученых любят свою работу, более того, они себя с этой работой идентифицируют.
Казалось бы, вот сейчас уехавшие российские ученые должны начать возвращаться, и многие в этот момент действительно задумались и начали взвешивать, что лучше — перебиваться проектами, пребывая в постоянном страхе потерять работу, но оставаясь за рубежом, или же вернуться на родину, получив постоянную позицию с перспективой работать так долго, как этого пожелаешь, и растить молодое поколение аспирантов и постдоков. Но нет, несмотря на новые бенефиты, большого потока возвращенцев не наблюдалось.
2020-е
Каково же положение дел в науке сейчас? Да все то же самое. Уезжают массово, возвращаются единицы. Инсайдер, работающий в администрации одного из московских передовых институтов, говорит:
— Иногда мы можем предложить очень достойные зарплаты с тематических грантов. Но он заканчивается, и что тогда? Стабильности нет. Как человек, хорошо знакомый с темой привлечения зарубежных специалистов и знающий эту кухню изнутри, могу сказать, что случаи возвращения российских ученых из-за рубежа в Россию на постоянное место работы очень редки, а такие, чтобы в Россию приехал работать иностранец, — уникальны.
— А как же статистика? То в одном, то в другом издании пишут, что вернулись тысячи ученых.
— Не знаю, откуда берутся эти цифры, у меня другие наблюдения. Возможно, в статистику вошли еще какие-то категории, например, студенты, которые уехали писать за рубеж свои бакалаврские работы. Была такая правительственная программа. В ее рамках студентам оплачивали учебу за рубежом для получения степени бакалавра. Вот эти ребята и вернулись. Но вряд ли многие из этих ребят пойдут работать в науку. В любом случае пока что их рано причислять к ученым.
Есть еще одна особая категория российских ученых, которых упоминают как «вернувшихся». Они работают одновременно на Западе и в России, поскольку ученые иногда могут совмещать две позиции. Такие люди приносят очень много пользы российской науке: они ведут коллаборации, обучают молодое поколение, пишут статьи, делают за рубежом анализы, которые в России сделать невозможно. Иногда они работают таким образом недолго, например, в течение проекта. Иногда — десятилетиями, но в любом случае их основное место работы совсем не в России. Строго говоря, их нельзя отнести к категории «вернувшихся».
Например, в недавней статье в числе таковых упоминается профессор, нобелевский лауреат 2010 года в области физики Константин Новоселов (он постоянно проживает в Манчестере, но одновременно руководит лабораторией в Москве), а кроме него не названо ни одной фамилии «вернувшихся». Зато есть цитата генерального директора частной компании «КосмоКурс» Павла Пушкина: «Примеров возвращения серьезных специалистов я не знаю не только в космической отрасли, но и в авиации».
Другой инсайдер, работающий в администрации одного из институтов РАН, добавляет:
В России по-прежнему самые яркие и талантливые студенты уезжают, и они, к сожалению, не возвращаются. Этот вопрос обсуждается на самом высоком уровне. Но пока что проблема не решена. На мой взгляд, здесь играют роль три фактора: студенты, которые приходят к нам без какого-либо научного задела, по-прежнему получают очень мало денег. Они приходят на самые низкие должности — на должности инженеров и лаборантов. А эти должности не попали в указ президента о повышении зарплат, поэтому в среднем молодые ученые начинают с 13 тысяч рублей чистыми (если они не работают в научной команде со студенчества и не заняли место в научном коллективе, реализующем проект какого-либо научного фонда). Это очень мало. И об этом сегодня уже активно говорят в Минобрнауки РФ, но изменений пока нет.
Вторая причина — это недостаточное развитие научной инфраструктуры. Российская наука все еще сильно отстает по тем отраслям, где требуется дорогостоящая аналитическая база. До сих пор мы не всегда можем своевременно купить современное оборудование, хотя в последние несколько лет запущена программа по улучшению научной инфраструктуры — мы движемся вперед, но пока очень медленно, хочется, наконец, иметь отремонтированные современные лаборатории или возможность платить за зарубежные анализы. Как результат, исследование затягивается (иногда очень сильно), пока не будет найдено дополнительное финансирование. А наука на месте не стоит, и пока мы медленно собираем данные, они устаревают.
И третье — это то, что молодые ученые не верят в будущую стабильность ни в науке, ни в экономике. Каждый день и год воспринимается ими как последний благополучный, все боятся очередного кризиса, завершения грантовых программ, сокращения рабочих мест. Поэтому им проще уехать и жить и работать там, где кажется, что все стабильно, и где есть полноценная демократия.
На самом же деле ученый, успешно работающий за рубежом и активно публикующийся в ведущих изданиях, сегодня будет иметь в России очень высокую зарплату, на которую сможет позволить себе собрать команду, спокойно делать свою работу, купить и дом, и машину, и в отпуск слетать два раза в год. А главное — он будет практически вне конкуренции, обладая высокой квалификацией. Но страх, что все эти меры поддержки введены ненадолго, что все это рухнет, пересиливает все преимущества работы в науке в России сегодня и выводит все недостатки на передний план. Думаю, вот эта неуверенность в завтрашнем дне и недоверие к государству — все-таки основные факторы. Как вернуть наших ученых в Россию? Они вернутся сами, если обстановка нормализуется.
Помимо этих причин есть еще одна, о которой уже никто не хочет высказываться открыто. Это — сокращение демократических свобод. При взгляде со стороны перемены во внутренней политике и правовой системе России очень пугают. Демократические свободы в России подменяются схемами, которые по форме выглядят демократическими, но являются лишь имитацией демократии. А правовая система подыгрывает власти и расправляется с несогласными — в такую обстановку возвращаться боязно.
Личные истории
Ниже приведены личные истории и комментарии нескольких ученых. Их мнения различаются, но едины они в одном: большого потока возвращенцев пока что не наблюдается.
Я специалист в области наук о Земле. Я уехал в Германию в 2006 году, уже будучи магистром и полтора года отучившись в российской аспирантуре. До этой поездки я уже бывал в Германии и понимал огромную разницу в возможностях российской и немецкой систем. Сначала у меня не было планов оставаться здесь навсегда. Я защитил докторскую и остался на постдоковский срок, но собирался в будущем вернуться на родину.
До 2012 года я был уверен, что в России существуют демократия и свобода. Тогда мне казалось, что если оппозиционеров и прижимают, то это происходит из-за каких-то ошибок, перегибов на местах. Но события 2012 года открыли мне глаза: новые выборы старого президента, разгон демонстраций, показательные суды с длинными реальными сроками, которые люди получили только за то, что хотели честных выборов и сменяемости власти. Я понял, что в России я всегда буду переживать за свою безопасность и безопасность своих детей. И я, и моя жена решили остаться здесь навсегда.
Когда уехали, мы были еще очень молоды и нам было психологически несложно поменять страну проживания. Теперь мы понимаем, что в Россию уже не вернемся. Более того, даже участвовать в российских грантах мне не хочется, хотя такая возможность есть. Причина единственная — отсутствие здоровой правовой системы. Не хочется когда-нибудь неожиданно получить обвинение, например, в шпионаже или сборе данных в пользу иностранного государства. Даже встречаться с нашими российскими друзьями мы предпочитаем за пределами РФ. Фамилию свою раскрывать не хочу. Пока что никто не преследует родственников тех, кто уехал жить за рубеж, но кто знает, что будет через два года.
«Я палинолог, специалист, работающий со спорами и пыльцой. Мои знания очень востребованы в области палеоклимата. Защитился в России в 1988 году. А в 1996-м уехал в Нью-Йорк. Два года проработал в Америке, после чего выиграл конкурс на трехгодичную позицию в Германии. Потом таких контрактов было много. Я и по сей день работаю по временным контрактам.
Я сотрудничаю с российскими научными институтами, потому что хорошо знаком с материалом северной Евразии. Сотрудничество с российскими специалистами складывается очень плодотворно. Мы друг другу нужны, и я охотно работаю с российскими учеными. Но, к сожалению, по новым методам Россия сильно отстает, не хватает оборудования.
Другая проблема России в нашей области — старшее поколение уходит, а новое не приходит. Некому передавать свой опыт. Возвращаться назад в Россию я не собираюсь: вся жизнь уже сложилась на Западе, дети здесь выросли».
Я физик. Закончил МГУ в 1986-м, а через несколько лет после этого в российской науке стало очень трудно работать из-за отсутствия денег. Многие ученые тогда ушли работать в бизнес.
Сначала я уехал на постдоковскую позицию в Данию на три года с перерывами. Затем — в Америку, сначала в частную компанию, а потом перешел работать в университет, где достиг профессорской позиции, которую занимаю здесь и по сей день.
Справедливости ради я хочу сказать, что и в России есть очень хорошо оборудованные физические лаборатории, даже с американской точки зрения. Такие выдающиеся лаборатории работают на мировом уровне, и их сотрудники часто ездят за рубеж к своим коллегам. Но таких лабораторий немного. В целом ситуация в области физики в России несопоставимо хуже таковой в Германии или Америке.
У меня не было планов остаться за рубежом навсегда. Наоборот, план был вернуться. И когда начались в науке реформы, я приехал в Москву со своим сыном. Мне очень понравились перемены в России. Я, можно сказать, был окрылен и стал думать о возвращении. Но потом произошли перемены во внутренней политике: все стало намного жестче, чем было. И я передумал. Здесь я ничего не боюсь, могу открыто высказывать свое мнение.
Евгения Кандиано, автор статьи, Киль (Германия):
Я палеонтолог и очень люблю свою специальность. В 1998-м я начала искать аспирантуру в Москве и нашла место, но моя зарплата покрывала бы только расходы на проезд, ведь я жила тогда в области. Понимая, что в материальном плане меня ждут проблемы и по сути нищенство, я подала документы на аспирантскую позицию в Германию, выиграла конкурс и в мае 1999 года подписала контракт. Приехала сюда с двумя чемоданами личных вещей и маленьким сыном. Защитилась в области палеоклимата. Пока заканчивала диссертацию, подала заявку на новый проект, получила финансирование.
Сначала очень хотела вернуться на родину. Но не хотелось везти сына в Россию — в Германии лучше образование и перспективы, а армия только добровольная. Позже стали пугать перемены во внутренней политике России. Я, как и многие ученые, мало интересуюсь политикой, но отгородиться от нее невозможно. И новости из России о разгоне демонстраций и уголовных делах, заведенных на журналистов, меня пугают. Уже не вернусь, хотя могла бы сотрудничать, если бы считала, что это совершенно безопасно. Я хорошо знаю российские научные работы в нашей области и смежных областях. Мирового уровня они достигают в тех областях, где не требуется больших вложений, а остальные области здорово просели.
Ольга Золина исследователь, сотрудник института океанологии им. Ширшова РАН и университета Жозефа Фурье, Гренобль (Франция):
Я занимаюсь физикой атмосферы. Я защитила кандидатскую диссертацию в России и, посоветовавшись со своим научным руководителем, подала документы на вакансию в Германию, выиграла конкурс и уехала. Мой начальный план был вернуться, но потом я втянулась. Мне предложили продлить контракт, я согласилась. А так одно продление за другим, и я отработала в Германии 10 лет. А затем я выиграла постоянную позицию во Франции и переехала в Гренобль. Сейчас я работаю одновременно и во Франции, и в России.
Но я не отношу себя к ученым, которые уехали из России навсегда. Я как раз очень хочу вернуться. Но работать я могу только в Москве, а в Москве у меня нет собственного жилья. Пожалуй, это единственная причина, из-за которой я остаюсь за рубежом. В нашей московской лаборатории прекрасные условия работы, прекрасное оборудование, даже, пожалуй, лучше, чем во Франции. Все, что мне нужно для работы, — это хороший компьютер и интернет. Это относительно недорого. Моему французскому студенту, который по моей рекомендации работает сейчас в нашей лаборатории в Москве, очень нравится обстановка в России, и он очень хочет продлить свой контракт.
Кирилл Крылов, геолог, независимый эксперт, Калифорния (США):
В России нестабильная ситуация, фонды постоянно реформируются, экспертный корпус слабый, и у него часто конфликт интересов.
Академик Юрий Костицын, заведующий лабораторией в ГЕОХИ Москва:
Наш институт, в отличие от многих других, добился реального увеличения зарплаты научных сотрудников в соответствии с майским указом президента. Некоторых директоров руководство ФАНО путем давления и даже прямого обмана вынудило перевести своих сотрудников на дробные ставки — полставки и даже меньше — ради номинального увеличения зарплаты. Мы устояли против этого давления и в результате добились реального повышения зарплат, правда не до 200, а до 150% от средней по региону, что на общем фоне очень неплохо. Но нужно учесть, что это не оклады, а оклады плюс надбавки за активность в научной работе.
Молодежь действительно уезжает и действительно не возвращается. На это у них далеко не всегда политические причины. Многих молодых людей сегодняшняя внутренняя и внешняя политика вполне устраивает. На мой взгляд, они уезжают потому, что там можно решать более интересные научные задачи. Там лучше оборудование, а это, соответственно, и другой уровень задач, и другой уровень научной мысли, и научного окружения. В России сейчас идет программа обновления научного оборудования. Но при имеющемся уровне финансирования мы не сможем обновить приборы радикально и никогда не встанем на один уровень с западными лабораториями по оснащенности современными приборами. На Западе отдельные лаборатории финансируются лучше, чем вся наша Академия наук.
А что будет после того, как эта программа закончится? Все молодые ребята, увлеченные наукой, это хорошо осознают. Пока ситуация будет продолжаться, эти ребята будут уезжать при любой возможности. И это при том, что подавляющее большинство людей на родине чувствует себя комфортнее, чем на чужбине. Но интерес к любимому делу, к науке у них обычно перевешивает.
«Я давно уехала на Запад и знаю много историй, когда российские ученые, выехав из России, чтобы заниматься наукой, в конце концов из науки ушли и работают в самых разных областях — от консалтинга до массажистов, но назад не возвращаются, хотя в России могли бы заниматься наукой».
Сильная сторона карьеры в РФ лишь одна — меньше конкуренции со стороны таких же умников, как ты. Ибо умники массово уехали. Бытовые причины невозвращения общеизвестны: неважная и коррумпированная медицина, такого же качества законы, возрастающая изоляция страны.
В сухом остатке
Многих ученых, ссылающихся на политическую атмосферу в России как причину нежелания возвращаться, вряд ли можно назвать политически активными. Скорее, речь идет об опосредованном влиянии политики на повседневную жизнь. Возможно, речь идет о глубинных страхах, которые глубоко засели в подсознании россиян, знающих историю своей страны не по учебникам.
Итак, российская наука хорошо функционирует в некоторых «оазисах» — отдельных лабораториях, которые зачастую не требуют дорогого оборудования, хотя есть и исключения. Если ограничиться только этими оазисами, то может возникнуть очень благоприятное впечатление. Но если выйти за их пределы, то очевидно, что во многих областях российская наука уже безнадежно отстала от западной.
Сейчас Россия — источник первичного научного ресурса для Запада, ведь математику и другие точные науки в российских школах преподают по-прежнему лучше, чем, скажем, в США. И это очень печально: постепенное исчезновение России с научной карты мира как «академической сверхдержавы» с ее многовековой традицией и школой представляет утрату не только для россиян, но и для всего человечества.
Статья полностью тут: https://republic.ru/posts/101264
Идеальная карьера западного ученого сегодня выглядит приблизительно так: студент заканчивает университет и уезжает писать диссертацию в успешную лабораторию, желательно в ту страну, где хорошо развита отрасль науки, которой он занимается. После защиты диссертации рекомендуется сменить лабораторию и набраться опыта в третьей стране, где он будет работать уже в качестве молодого специалиста — постдока. Затем возможен еще один переезд — уже в качестве опытного специалиста (второй постдоковский срок). И только после этого набравшийся опыта зрелый ученый может претендовать на профессорскую позицию.
Ее можно начинать искать и после первого постдоковского срока, во многих странах такая возможность предусмотрена. Но зачастую профессорскую позицию ученые стремятся найти на родине, где и оседают, передавая накопленный опыт и обрастая учениками — так замыкается круг профессиональных странствий. Почему ученые стремятся вернуться на родину? Ответ прост: язык, менталитет, родственники, друзья, любовь к родным местам и национальной кухне, ученые ведь тоже люди.
Идеальная карьера российского ученого выглядит почти так же — с той лишь разницей, что российские ученые не стремятся вернуться домой. После честной отработки своих постдоковских контрактов россияне стараются осесть в Европе или Америке. Они могут уехать в Австралию или в Азию. Иногда они даже готовы сменить специальность и уйти из науки. Единственное, чего они всеми силами стараются избежать — это возвращения на родину.
Хотя в последние годы в РФ старались улучшить условия работы научных сотрудников, и по сравнению с западной системой у ученых в России есть даже отдельные преимущества, они по-прежнему, однажды уехав из страны, назад, как правило, больше не возвращаются (разумеется, исключения есть). В этой статье мы попытаемся проанализировать, почему ученые бежали из России в 1990-е и 2000-е и почему они не хотят возвращаться сейчас.
1990-е
В конце 1990-х стало очевидно, что российская наука потерпела крушение и что для тех, кто хочет работать в научной сфере, места в России больше нет. Ощущение было такое, что отлаженная система сломалась в одночасье. Зарплаты были ниже прожиточного минимума, выдавали их весьма нерегулярно, а научные группы были похожи на клубы по интересам, где люди собирались на добровольной основе и ставили задачи, для решения которых они имели ресурсы. С последними все было плачевно: не хватало приборов, реактивов, литературы.
Чуть позже наши ученые для описания общей ситуации в российской науке придумали такой термин — «пермская наука» — в смысле наука города Перми (хотя тут можно поставить название почти любого другого российского города). Есть американская наука, а есть пермская — чувствуете разницу? Весь мир занимается какой-то научной проблемой сообща, обмениваясь открытиями на конференциях и публикуя свои наработки в международных журналах. А в городе Пермь — своя наука, там занимаются проблемами, которые уже давно решены или которые перестали всех интересовать, но в городе Пермь про это ничего не знают и продолжают кое-как их решать при помощи подручных средств, защищать на эту тему диссертации, вести полемику, оценивать успехи друг друга и карабкаться вверх по карьерной лестнице. Таким образом эта, по сути порочная система воспроизводится. По большому счету можно сказать, что за небольшим исключением вся российская наука в 1990-х была пермской, иными словами, потеряла адекватность. Но в те годы упали не только доходы российских ученых, но и железный занавес. И ученые обнаружили, что они могут подавать заявки на научные стипендии, гранты и свободно участвовать в конкурсах на получение научных вакансий в самых разных странах.
Пока российская наука деградировала, наука на Западе сделала заметный шаг вперед. В передовых странах отказались от национальной концепции в науке и перешли на интернациональный уровень. Английский язык стал обиходным в научной среде: национальные научные журналы перешли на английский, написание и защита диссертаций тоже приветствовались на этом, а не на национальном языке. Более того, диссертации стали защищать по совокупности статей, опубликованных в международных рецензируемых журналах, а не монографиями, так называемыми «кирпичами», как раньше. Это сделало оценку диссертаций более легкой и более объективной. Понятно, что если ученый способен опубликовать статьи в журналах с высоким рейтингом, то это автоматически означает, что качество его работы высокое.
Научные институты стали охотно нанимать иностранных специалистов на работу и превращаться в международные научные центры. И российские ученые рванули на Запад в стремлении развиваться профессионально и получать пускай небольшую, но регулярную зарплату. Основными направлениями тогда были США, Германия, Англия, Франция и Япония. К слову сказать, зарплаты научного сотрудника-исследователя в этих странах никогда не были высокими и остаются невысокими сейчас. Такие зарплаты позволяют жить на среднем уровне: купить приличную, но не шикарную машину, ездить в отпуск раз или два раза в год, поставить одного или двух детей на ноги и выплатить одну ипотеку за жизнь.
В результате в 1990-х в российской науке началось вымывание лучших конкурентоспособных молодых кадров на уровне постдоков. При этом трамплинами для молодых специалистов стали самые благополучные российские институты, те оазисы, где наука еще решала адекватные задачи адекватными методами. Большинство защитивших кандидатские старались уехать. Для того они и шли в науку, для того и защищались.
Я тогда работала в Дубне в Объединенном институте ядерных исследований, одном из лучших российских научных центров. Наши разговоры тогда постоянно шли о том, в какой стране какие есть научные стипендии, какая тема перспективнее для отъезда за рубеж, как остаться за рубежом по окончании срока работы, а также кто из знакомых уехал и кто собирается уезжать. Но планов возвращаться в Россию не было ни у кого. Сам по себе отъезд считался большим успехом, а возвращение — неудачей.
2000-е
В нулевые годы российский бюджет стал пополняться за счет нефтяных денег, и благосостояние россиян повысилось. В этот момент в России появилась возможность создать условия для возвращения постдоков, уехавших в 1990-е. С одной стороны, впервые после кризисов 1990-х в стране появилось ощущение стабильности и роста благополучия, а с другой — все еще сохранялась иллюзия присутствия политической свободы и юридической защищенности хотя бы на персональном уровне. В то время многие российские ученые начали думать о возвращении на родину.
Но на родине они были не особенно нужны — ничего не было сделано для их возвращения. Даже диссертации, защищенные за рубежом, в России не признавались автоматически, не говоря уже о приглашении читать лекции или руководить лабораториями. И это при том, что уровень российских диссертаций был в то время очень низким. Кроме того, зарплаты рядовых ученых-исследователей были ничтожны, а оборудование по-прежнему никто не обновлял. Стало очевидно, что без серьезных реформ поднять просевший уровень российской науки уже было сложно. А никакого реформирования не предполагалось.
Более того, в расшатавшейся системе научные институты выживали как могли и, возможно, даже приносили доход администрации: помещения в институтах повсеместно сдавались частным фирмам. Но проблема в том, что наука развивается очень быстро, и научные сотрудники должны ежедневно не только подтверждать, но и повышать уровень своей квалификации.
Поэтому заниматься наукой в России по-прежнему было перспективно только, если человек планировал уехать за рубеж навсегда. В начале и середине 2000-х к отъезжающим постдокам добавились аспиранты. Часто их приглашали к себе уже укоренившиеся на Западе ученые первой волны научной эмиграции. В эти годы также появились немногочисленные российские стипендии для стажировки за рубежом и начали зарождаться совместные российско-зарубежные образовательные программы. Студенты этих программ, прошедшие практику в зарубежной лаборатории, имели более широкие возможности утвердиться на Западе. А аспиранты, защитившиеся на Западе, возвращались на родину редко и в основном по личным мотивам.
2010-е
С 2010-х началось заметное реформирование российской науки, и дело как будто бы сдвинулось. Наконец пришло понимание, что российская наука сильно отстала от западной и что систему надо подтянуть. Отчасти это понимание пришло благодаря тем же ученым-невозвращенцам, которые много и откровенно выступали в российских СМИ на эту тему.
И в 2012 году вышел первый закон о признании зарубежных научных степеней, который потом несколько раз либерализовывался. И в конце концов ученые степени, полученные на Западе, стали признавать в России без излишних формальностей. А в оценке работы сотрудников появился критерий количества и качества статей и индекс цитирования, при этом качество публикаций оценивалось по значимости журнала, в котором эти статьи были опубликованы. Иными словами, российская наука стала опираться на критерии, которые уже давно были приняты за рубежом, и ориентироваться на мировой уровень, что автоматически привело к возвращению адекватности, хотя бы в понимании уровня задач и способов их решения.
Теперь у рядового научного сотрудника в России появились даже некоторые дополнительные выгоды по сравнению с западными. В России, в отличие от западных стран, практически все научные позиции по традиции являются постоянными. Как правило, человека не увольняют, даже если он не выдает научный продукт в виде статей и/или изобретений (в худшем случае — склоняют к увольнению по собственному желанию). Зато если научный сотрудник активен, он может участвовать в нескольких проектах и получать за это дополнительный доход. Кроме того, дополнительный доход может также поступать от написания научных статей, званий и степеней, участия в редакционной работе, научного руководства студентами и аспирантами, чтения лекций и так далее. Все эти надбавки прописываются в так называемых эффективных контрактах, учитывающих дополнительное вознаграждение по результатам труда, на уровне каждого института.
Такие надбавки, как выражаются сами ученые, надо еще уметь «наскирдовать». Их источником служат бюджетные деньги института, и каждый вуз устанавливает в этом отношении свои правила. Кроме того, и сами зарплаты научных сотрудников в соответствии с Указом президента РФ от 7 мая 2012 года №597 «О мероприятиях по реализации государственной социальной политики» к 2018 году должны были увеличиться до 200% от средней зарплаты в соответствующем регионе. В некоторых институтах, правда, чтобы достичь приемлемой статистики, научным сотрудникам сократили штатные ставки — то есть формально зарплаты увеличились за счет формального снижения занятости сотрудников. Но в целом в результате всех этих стимуляций доход активных научных сотрудников действительно увеличился, а в некоторых институтах даже превысил западный уровень.
В большинстве европейских стран такое стимулирование не принято. На Западе ученый получает зарплату научного сотрудника и больше ничего, вне зависимости от того, сколько проектов он ведет и сколько статей им написано. На Западе научная деятельность стимулируется больше кнутом, чем пряником: тот, кто не пишет статьи, на следующий проект/контракт может не рассчитывать, а высокая активность считается нормой и может в лучшем случае сослужить хорошую службу при карьерном росте, но может и не сослужить.
Кроме того, в очень многих странах ученые, достигшие пенсионного возраста, должны уйти на пенсию: законодательство не позволяет работать в бюджетной сфере дольше определенного срока. И специалист, обладающий обширными знаниями и навыками, который отточил свои умения и мог бы еще очень многое сделать, вынужденно отлучается от профессии. Это очень болезненный момент, потому что большинство ученых любят свою работу, более того, они себя с этой работой идентифицируют.
Казалось бы, вот сейчас уехавшие российские ученые должны начать возвращаться, и многие в этот момент действительно задумались и начали взвешивать, что лучше — перебиваться проектами, пребывая в постоянном страхе потерять работу, но оставаясь за рубежом, или же вернуться на родину, получив постоянную позицию с перспективой работать так долго, как этого пожелаешь, и растить молодое поколение аспирантов и постдоков. Но нет, несмотря на новые бенефиты, большого потока возвращенцев не наблюдалось.
2020-е
Каково же положение дел в науке сейчас? Да все то же самое. Уезжают массово, возвращаются единицы. Инсайдер, работающий в администрации одного из московских передовых институтов, говорит:
— Иногда мы можем предложить очень достойные зарплаты с тематических грантов. Но он заканчивается, и что тогда? Стабильности нет. Как человек, хорошо знакомый с темой привлечения зарубежных специалистов и знающий эту кухню изнутри, могу сказать, что случаи возвращения российских ученых из-за рубежа в Россию на постоянное место работы очень редки, а такие, чтобы в Россию приехал работать иностранец, — уникальны.
— А как же статистика? То в одном, то в другом издании пишут, что вернулись тысячи ученых.
— Не знаю, откуда берутся эти цифры, у меня другие наблюдения. Возможно, в статистику вошли еще какие-то категории, например, студенты, которые уехали писать за рубеж свои бакалаврские работы. Была такая правительственная программа. В ее рамках студентам оплачивали учебу за рубежом для получения степени бакалавра. Вот эти ребята и вернулись. Но вряд ли многие из этих ребят пойдут работать в науку. В любом случае пока что их рано причислять к ученым.
Есть еще одна особая категория российских ученых, которых упоминают как «вернувшихся». Они работают одновременно на Западе и в России, поскольку ученые иногда могут совмещать две позиции. Такие люди приносят очень много пользы российской науке: они ведут коллаборации, обучают молодое поколение, пишут статьи, делают за рубежом анализы, которые в России сделать невозможно. Иногда они работают таким образом недолго, например, в течение проекта. Иногда — десятилетиями, но в любом случае их основное место работы совсем не в России. Строго говоря, их нельзя отнести к категории «вернувшихся».
Например, в недавней статье в числе таковых упоминается профессор, нобелевский лауреат 2010 года в области физики Константин Новоселов (он постоянно проживает в Манчестере, но одновременно руководит лабораторией в Москве), а кроме него не названо ни одной фамилии «вернувшихся». Зато есть цитата генерального директора частной компании «КосмоКурс» Павла Пушкина: «Примеров возвращения серьезных специалистов я не знаю не только в космической отрасли, но и в авиации».
Другой инсайдер, работающий в администрации одного из институтов РАН, добавляет:
В России по-прежнему самые яркие и талантливые студенты уезжают, и они, к сожалению, не возвращаются. Этот вопрос обсуждается на самом высоком уровне. Но пока что проблема не решена. На мой взгляд, здесь играют роль три фактора: студенты, которые приходят к нам без какого-либо научного задела, по-прежнему получают очень мало денег. Они приходят на самые низкие должности — на должности инженеров и лаборантов. А эти должности не попали в указ президента о повышении зарплат, поэтому в среднем молодые ученые начинают с 13 тысяч рублей чистыми (если они не работают в научной команде со студенчества и не заняли место в научном коллективе, реализующем проект какого-либо научного фонда). Это очень мало. И об этом сегодня уже активно говорят в Минобрнауки РФ, но изменений пока нет.
Вторая причина — это недостаточное развитие научной инфраструктуры. Российская наука все еще сильно отстает по тем отраслям, где требуется дорогостоящая аналитическая база. До сих пор мы не всегда можем своевременно купить современное оборудование, хотя в последние несколько лет запущена программа по улучшению научной инфраструктуры — мы движемся вперед, но пока очень медленно, хочется, наконец, иметь отремонтированные современные лаборатории или возможность платить за зарубежные анализы. Как результат, исследование затягивается (иногда очень сильно), пока не будет найдено дополнительное финансирование. А наука на месте не стоит, и пока мы медленно собираем данные, они устаревают.
И третье — это то, что молодые ученые не верят в будущую стабильность ни в науке, ни в экономике. Каждый день и год воспринимается ими как последний благополучный, все боятся очередного кризиса, завершения грантовых программ, сокращения рабочих мест. Поэтому им проще уехать и жить и работать там, где кажется, что все стабильно, и где есть полноценная демократия.
На самом же деле ученый, успешно работающий за рубежом и активно публикующийся в ведущих изданиях, сегодня будет иметь в России очень высокую зарплату, на которую сможет позволить себе собрать команду, спокойно делать свою работу, купить и дом, и машину, и в отпуск слетать два раза в год. А главное — он будет практически вне конкуренции, обладая высокой квалификацией. Но страх, что все эти меры поддержки введены ненадолго, что все это рухнет, пересиливает все преимущества работы в науке в России сегодня и выводит все недостатки на передний план. Думаю, вот эта неуверенность в завтрашнем дне и недоверие к государству — все-таки основные факторы. Как вернуть наших ученых в Россию? Они вернутся сами, если обстановка нормализуется.
Помимо этих причин есть еще одна, о которой уже никто не хочет высказываться открыто. Это — сокращение демократических свобод. При взгляде со стороны перемены во внутренней политике и правовой системе России очень пугают. Демократические свободы в России подменяются схемами, которые по форме выглядят демократическими, но являются лишь имитацией демократии. А правовая система подыгрывает власти и расправляется с несогласными — в такую обстановку возвращаться боязно.
Личные истории
Ниже приведены личные истории и комментарии нескольких ученых. Их мнения различаются, но едины они в одном: большого потока возвращенцев пока что не наблюдается.
Я специалист в области наук о Земле. Я уехал в Германию в 2006 году, уже будучи магистром и полтора года отучившись в российской аспирантуре. До этой поездки я уже бывал в Германии и понимал огромную разницу в возможностях российской и немецкой систем. Сначала у меня не было планов оставаться здесь навсегда. Я защитил докторскую и остался на постдоковский срок, но собирался в будущем вернуться на родину.
До 2012 года я был уверен, что в России существуют демократия и свобода. Тогда мне казалось, что если оппозиционеров и прижимают, то это происходит из-за каких-то ошибок, перегибов на местах. Но события 2012 года открыли мне глаза: новые выборы старого президента, разгон демонстраций, показательные суды с длинными реальными сроками, которые люди получили только за то, что хотели честных выборов и сменяемости власти. Я понял, что в России я всегда буду переживать за свою безопасность и безопасность своих детей. И я, и моя жена решили остаться здесь навсегда.
Когда уехали, мы были еще очень молоды и нам было психологически несложно поменять страну проживания. Теперь мы понимаем, что в Россию уже не вернемся. Более того, даже участвовать в российских грантах мне не хочется, хотя такая возможность есть. Причина единственная — отсутствие здоровой правовой системы. Не хочется когда-нибудь неожиданно получить обвинение, например, в шпионаже или сборе данных в пользу иностранного государства. Даже встречаться с нашими российскими друзьями мы предпочитаем за пределами РФ. Фамилию свою раскрывать не хочу. Пока что никто не преследует родственников тех, кто уехал жить за рубеж, но кто знает, что будет через два года.
«Я палинолог, специалист, работающий со спорами и пыльцой. Мои знания очень востребованы в области палеоклимата. Защитился в России в 1988 году. А в 1996-м уехал в Нью-Йорк. Два года проработал в Америке, после чего выиграл конкурс на трехгодичную позицию в Германии. Потом таких контрактов было много. Я и по сей день работаю по временным контрактам.
Я сотрудничаю с российскими научными институтами, потому что хорошо знаком с материалом северной Евразии. Сотрудничество с российскими специалистами складывается очень плодотворно. Мы друг другу нужны, и я охотно работаю с российскими учеными. Но, к сожалению, по новым методам Россия сильно отстает, не хватает оборудования.
Другая проблема России в нашей области — старшее поколение уходит, а новое не приходит. Некому передавать свой опыт. Возвращаться назад в Россию я не собираюсь: вся жизнь уже сложилась на Западе, дети здесь выросли».
Я физик. Закончил МГУ в 1986-м, а через несколько лет после этого в российской науке стало очень трудно работать из-за отсутствия денег. Многие ученые тогда ушли работать в бизнес.
Сначала я уехал на постдоковскую позицию в Данию на три года с перерывами. Затем — в Америку, сначала в частную компанию, а потом перешел работать в университет, где достиг профессорской позиции, которую занимаю здесь и по сей день.
Справедливости ради я хочу сказать, что и в России есть очень хорошо оборудованные физические лаборатории, даже с американской точки зрения. Такие выдающиеся лаборатории работают на мировом уровне, и их сотрудники часто ездят за рубеж к своим коллегам. Но таких лабораторий немного. В целом ситуация в области физики в России несопоставимо хуже таковой в Германии или Америке.
У меня не было планов остаться за рубежом навсегда. Наоборот, план был вернуться. И когда начались в науке реформы, я приехал в Москву со своим сыном. Мне очень понравились перемены в России. Я, можно сказать, был окрылен и стал думать о возвращении. Но потом произошли перемены во внутренней политике: все стало намного жестче, чем было. И я передумал. Здесь я ничего не боюсь, могу открыто высказывать свое мнение.
Евгения Кандиано, автор статьи, Киль (Германия):
Я палеонтолог и очень люблю свою специальность. В 1998-м я начала искать аспирантуру в Москве и нашла место, но моя зарплата покрывала бы только расходы на проезд, ведь я жила тогда в области. Понимая, что в материальном плане меня ждут проблемы и по сути нищенство, я подала документы на аспирантскую позицию в Германию, выиграла конкурс и в мае 1999 года подписала контракт. Приехала сюда с двумя чемоданами личных вещей и маленьким сыном. Защитилась в области палеоклимата. Пока заканчивала диссертацию, подала заявку на новый проект, получила финансирование.
Сначала очень хотела вернуться на родину. Но не хотелось везти сына в Россию — в Германии лучше образование и перспективы, а армия только добровольная. Позже стали пугать перемены во внутренней политике России. Я, как и многие ученые, мало интересуюсь политикой, но отгородиться от нее невозможно. И новости из России о разгоне демонстраций и уголовных делах, заведенных на журналистов, меня пугают. Уже не вернусь, хотя могла бы сотрудничать, если бы считала, что это совершенно безопасно. Я хорошо знаю российские научные работы в нашей области и смежных областях. Мирового уровня они достигают в тех областях, где не требуется больших вложений, а остальные области здорово просели.
Ольга Золина исследователь, сотрудник института океанологии им. Ширшова РАН и университета Жозефа Фурье, Гренобль (Франция):
Я занимаюсь физикой атмосферы. Я защитила кандидатскую диссертацию в России и, посоветовавшись со своим научным руководителем, подала документы на вакансию в Германию, выиграла конкурс и уехала. Мой начальный план был вернуться, но потом я втянулась. Мне предложили продлить контракт, я согласилась. А так одно продление за другим, и я отработала в Германии 10 лет. А затем я выиграла постоянную позицию во Франции и переехала в Гренобль. Сейчас я работаю одновременно и во Франции, и в России.
Но я не отношу себя к ученым, которые уехали из России навсегда. Я как раз очень хочу вернуться. Но работать я могу только в Москве, а в Москве у меня нет собственного жилья. Пожалуй, это единственная причина, из-за которой я остаюсь за рубежом. В нашей московской лаборатории прекрасные условия работы, прекрасное оборудование, даже, пожалуй, лучше, чем во Франции. Все, что мне нужно для работы, — это хороший компьютер и интернет. Это относительно недорого. Моему французскому студенту, который по моей рекомендации работает сейчас в нашей лаборатории в Москве, очень нравится обстановка в России, и он очень хочет продлить свой контракт.
Кирилл Крылов, геолог, независимый эксперт, Калифорния (США):
В России нестабильная ситуация, фонды постоянно реформируются, экспертный корпус слабый, и у него часто конфликт интересов.
Академик Юрий Костицын, заведующий лабораторией в ГЕОХИ Москва:
Наш институт, в отличие от многих других, добился реального увеличения зарплаты научных сотрудников в соответствии с майским указом президента. Некоторых директоров руководство ФАНО путем давления и даже прямого обмана вынудило перевести своих сотрудников на дробные ставки — полставки и даже меньше — ради номинального увеличения зарплаты. Мы устояли против этого давления и в результате добились реального повышения зарплат, правда не до 200, а до 150% от средней по региону, что на общем фоне очень неплохо. Но нужно учесть, что это не оклады, а оклады плюс надбавки за активность в научной работе.
Молодежь действительно уезжает и действительно не возвращается. На это у них далеко не всегда политические причины. Многих молодых людей сегодняшняя внутренняя и внешняя политика вполне устраивает. На мой взгляд, они уезжают потому, что там можно решать более интересные научные задачи. Там лучше оборудование, а это, соответственно, и другой уровень задач, и другой уровень научной мысли, и научного окружения. В России сейчас идет программа обновления научного оборудования. Но при имеющемся уровне финансирования мы не сможем обновить приборы радикально и никогда не встанем на один уровень с западными лабораториями по оснащенности современными приборами. На Западе отдельные лаборатории финансируются лучше, чем вся наша Академия наук.
А что будет после того, как эта программа закончится? Все молодые ребята, увлеченные наукой, это хорошо осознают. Пока ситуация будет продолжаться, эти ребята будут уезжать при любой возможности. И это при том, что подавляющее большинство людей на родине чувствует себя комфортнее, чем на чужбине. Но интерес к любимому делу, к науке у них обычно перевешивает.
«Я давно уехала на Запад и знаю много историй, когда российские ученые, выехав из России, чтобы заниматься наукой, в конце концов из науки ушли и работают в самых разных областях — от консалтинга до массажистов, но назад не возвращаются, хотя в России могли бы заниматься наукой».
Сильная сторона карьеры в РФ лишь одна — меньше конкуренции со стороны таких же умников, как ты. Ибо умники массово уехали. Бытовые причины невозвращения общеизвестны: неважная и коррумпированная медицина, такого же качества законы, возрастающая изоляция страны.
В сухом остатке
Многих ученых, ссылающихся на политическую атмосферу в России как причину нежелания возвращаться, вряд ли можно назвать политически активными. Скорее, речь идет об опосредованном влиянии политики на повседневную жизнь. Возможно, речь идет о глубинных страхах, которые глубоко засели в подсознании россиян, знающих историю своей страны не по учебникам.
Итак, российская наука хорошо функционирует в некоторых «оазисах» — отдельных лабораториях, которые зачастую не требуют дорогого оборудования, хотя есть и исключения. Если ограничиться только этими оазисами, то может возникнуть очень благоприятное впечатление. Но если выйти за их пределы, то очевидно, что во многих областях российская наука уже безнадежно отстала от западной.
Сейчас Россия — источник первичного научного ресурса для Запада, ведь математику и другие точные науки в российских школах преподают по-прежнему лучше, чем, скажем, в США. И это очень печально: постепенное исчезновение России с научной карты мира как «академической сверхдержавы» с ее многовековой традицией и школой представляет утрату не только для россиян, но и для всего человечества.
Статья полностью тут: https://republic.ru/posts/101264
