Форум
В мире его считали лучшим математиком века, в СССР – лишь евреем. Но уволить с мехмата в силу славы не могли – просто не давали ни премий, ни постов. Владимира Арнольда это мало волновало – он бился над задачами покруче, вроде проблемы мятого рубля.
Математикам Нобелевскую премию, как известно, не вручают – зато самым выдающимся из них дают раз в четыре года Филдсовскую премию. В 1974 году в канадском Ванкувере жюри этой престижной премии рассматривало кандидатуру 34-летнего Владимира Арнольда. Он получил мировую известность, еще будучи третьекурсником – решил одну из неразгаданных кардинальных проблем математики, 13-ю проблему Гильберта. В 26 лет он был уже доктором наук, создав на мехмате МГУ собственную, знаменитую на весь мир школу. Его называли гением, самым великим математиком современности, на его лекциях аудитории были набиты битком.
С премией, однако, возникло неожиданное препятствие. Соотечественник номинанта, представитель Советского Союза в Филдсовском комитете математик Лев Понтрягин заявил, что если медаль присудят Арнольду, то СССР выйдет из комитета. Желание авторитетной для математиков страны уважили, премию получили итальянец и американец. Арнольд же только пожал плечами. К званиям и премиям он был равнодушен – не показным образом, как это бывает у каждого первого ученого, а самым настоящим. «Для себя я расцениваю все подобные награды как своеобразный дождь: он может быть и стихийным бедствием, и подарком Данае от Зевса, – говорил он про этот случай. – Нобелевские премии, медали Филдса и другие подобные награды оказывают, к счастью, мало влияния на поступательное развитие нашей науки. Так ли задержало развитие Нового Света то, что его назвали Америкой, а не Колумбией?»
Не дать Арнольду получить Филдсовскую премию было лишь одним из проявлений антисемитизма, который процветал в советской математике с середины 60-х до середины 80-х годов. На мехмате это время называлось «черным 20-летием». В 1965 году несколько известных математиков написали письмо с требованием сделать процесс над диссидентами Даниэлем и Синявским открытым. Формально процесс сделали открытым, но пустили на него только тех, кого захотели. Например, не пустили сына Сергея Есенина, математика Александра Есенина-Вольпина: он пришел требовать допуска на Петровку 38, но оттуда отправился не на процесс над писателями, а в психушку, на принудительное лечение. Математики организовали еще одно письмо протеста, среди ста подписей была и подпись Арнольда – и вместе с большинством других подписантов он попал под репрессии.
Антисемитизм на мехмате в те годы был системным: евреев «валили» на приемных экзаменах, тем, кто уже работал, не давали защищаться, увольняли. Впоследствии организаторы этих процессов открещивались от своей в них роли, пытались опровергать. Но Понтрягин, ставший одним из главных борцов, этим лишь гордился. «Я упорно сопротивлялся давлению международного сионизма, стремящегося усилить свое влияние на деятельность Международного союза математиков. И этим вызвал озлобление сионистов против себя», – скромно и с достоинством вспоминал он в своей автобиографии.
Арнольда уволить с мехмата не могли: он был слишком знаменит. Отыгрывались на его учениках – на работу не брали, премий и званий не давали. Сам Арнольд набрал десятки международных наград и стал академиком в разных странах намного раньше, чем получил какие-то награды – но не должности! – на родине. Действительный член Лондонского математического и королевского обществ, академий наук Италии, Франции и США, на родине он стал академиком только в 1990 году. В университетах, в которых проработал всю жизнь, он не был ни ректором, ни деканом – и это его нимало не заботило. Зато в последние годы жизни Арнольд с честью носил звание председателя попечительского совета Независимого Московского университета – вместе с коллегами в 1991 году он создал для математиков место, свободное от любых предрассудков. Этот университет не дает дипломов государственного образца, но его выпускников, как обладателей высококлассного образования, с радостью принимают даже в Гарварде.
Владимир Арнольд родился 12 июня 1937 года в Одессе, куда его мать приехала погостить к родственникам. Через несколько месяцев семья вернулась в Москву. Отец Игорь Арнольд был математиком, членом-корреспондентом Академии педагогических наук, происходил из харьковских дворян. Мать Нина Исакович работала искусствоведом, но ее родня, по мнению Владимира Арнольда, повлияла на его жизненный путь даже больше – двоюродным дедом по материнской линии был Леонид Мандельштам, основатель московской школы теории колебаний, волн, радиофизики и радиолокации.
В начальной школе, как вспоминал сам Владимир Арнольд, учительница уверяла его родителей, что этот тупица никогда не сможет освоить таблицу умножения. Дело в том, что зубрить что-либо будущий великий математик ненавидел, и радость познания открылась ему только в тот момент, когда талантливый учитель дал ему задачу, предполагающую творческое решение.
Рос Владимир в плотной интеллектуальной среде, по-французски научился читать раньше, чем по-русски, а математикой увлекся, будучи членом «добровольного научного общества», организованного другом семьи Алексеем Ляпуновым у того на даче. До собственной дачи оттуда было километров 30, бегал на лыжах. Лыжи стали страстью на всю жизнь: за несколько дней до смерти во Франции в 2010 году – он приехал туда на конгресс – Арнольд еще вовсю бегал. На лыжах ученый проходил и по 50, и по 70 км, что характерно – в одних трусах. Учитель Арнольда, легендарный математик Колмогоров, спрашивал его, 30-летнего, в начале весны: «Не заболели ли вы? У меня тут был Леня Бассалыга, и он рассказал о вас странную вещь: что встретил вас на лыжах где-то между Ясеневом и Дубровицами. Ваш маршрут в 60 км (Ясенево – Дубровицы – Троицк – Теплый Стан) – я знаю и одобряю. Но Леня говорит, что хоть и было всего минус 20 градусов и рубахи на вас не было, но вот штаны вы все-таки не сняли. В чем тут дело – может быть, пора уже вас лечить?»
Арнольд был математиком буквально до мозга костей. Однажды, в 1998 году во Франции, он получил черепную травму, упав с велосипеда, и потерял память. Жену свою он не узнал, но на вопрос врача, сколько лет женат, ответил правильно – 24 года. Врач записал: «Арифметические способности сохранены», – но заниматься математикой на несколько лет запретил. Арнольд выдержал без математики месяц, за это время написав чудесную книгу рассказов о своем окружении. Там был, например, такой анекдот: «– A. всегда был везунчик, – говорил мне B. – Например, велели нам обоим вступать в партию, время было страшное, подали заявления. Но он был везучее: к моменту приёма у него уже был адюльтер. А у меня ещё не было. Вот всю жизнь и мучаюсь в партии». Момент, когда он начал проваливаться под лед во время прогулки по весенней Москве-реке, описывает так: «Я обнаружил, что форма льда напоминает гауссовскую колоколообразную, то есть перевёрнутую, кривую».
В той же книжке он пишет о своем действующем начальстве едко: «В храме Христа Спасителя было четыре агатовых колонны. При взрыве их спасли: перевезли в Донской монастырь, а потом в университет. Когда храм стали восстанавливать, колонны стали искать – нигде нет. В конце концов один корреспондент стал фотографировать все колонны МГУ, и вечером уборщица указала ему, что искомые четыре – в кабинете ректора. Там они и остались: ведь университет – Храм Науки».
С руководством МГУ Владимир Арнольд конфликтовал и по поводу «Новой хронологии» – псевдонаучной, как доказывали Арнольд и его коллеги, теории, опровергающей известную хронологию мировых событий и поражающей обывателя новыми, удивительными фактами типа того, что Христос и Будда, «на самом деле», один и тот же человек.
Острый язык и несгибаемый характер Арнольда были легендой. Достаточно сказать, что однажды он публично отверг приглашение работать в Папской академии наук из-за несогласия с отказом Ватикана реабилитировать Джордано Бруно. В МГУ же Арнольд проработал 30 лет. Потом перешел в Математический институт имени Стеклова – это стало возможным только после смерти в 1983 году директора института, академика Ивана Виноградова, известного своими антисемитскими взглядами. Однако и там он старательно избегал встреч со своим бывшим приятелем Игорем Шафаревичем, написавшим нашумевшее эссе «Русофобия» – о «малом народе», навязывающем «большому народу» вредные идеи и взгляды.
С 1993 года Арнольд преподавал в Университете Париж-Дофин, но и там научному сообществу от него доставалось: он постоянно высмеивал французскую систему образования, которую находил крайне несовершенной. Впрочем, доставалось от него не только математикам. В 1998 году Арнольд перечитывал – естественно, в оригинале – одну из своих любимых книг, «Опасные связи» Шодерло де Лакло. И вдруг заметил в ней словосочетания, знакомые по эпиграфу к «Евгению Онегину». Он тут же опубликовал статью, доказывающую, что все эти годы филологи заблуждались, разгадывая смысл эпиграфа и не связывая его с этой книгой, также любимой Пушкиным. Филологи, надо отдать им должное, устыдились и нашли доводы математика «остроумными и убедительными.
Математикам Нобелевскую премию, как известно, не вручают – зато самым выдающимся из них дают раз в четыре года Филдсовскую премию. В 1974 году в канадском Ванкувере жюри этой престижной премии рассматривало кандидатуру 34-летнего Владимира Арнольда. Он получил мировую известность, еще будучи третьекурсником – решил одну из неразгаданных кардинальных проблем математики, 13-ю проблему Гильберта. В 26 лет он был уже доктором наук, создав на мехмате МГУ собственную, знаменитую на весь мир школу. Его называли гением, самым великим математиком современности, на его лекциях аудитории были набиты битком.
С премией, однако, возникло неожиданное препятствие. Соотечественник номинанта, представитель Советского Союза в Филдсовском комитете математик Лев Понтрягин заявил, что если медаль присудят Арнольду, то СССР выйдет из комитета. Желание авторитетной для математиков страны уважили, премию получили итальянец и американец. Арнольд же только пожал плечами. К званиям и премиям он был равнодушен – не показным образом, как это бывает у каждого первого ученого, а самым настоящим. «Для себя я расцениваю все подобные награды как своеобразный дождь: он может быть и стихийным бедствием, и подарком Данае от Зевса, – говорил он про этот случай. – Нобелевские премии, медали Филдса и другие подобные награды оказывают, к счастью, мало влияния на поступательное развитие нашей науки. Так ли задержало развитие Нового Света то, что его назвали Америкой, а не Колумбией?»
Не дать Арнольду получить Филдсовскую премию было лишь одним из проявлений антисемитизма, который процветал в советской математике с середины 60-х до середины 80-х годов. На мехмате это время называлось «черным 20-летием». В 1965 году несколько известных математиков написали письмо с требованием сделать процесс над диссидентами Даниэлем и Синявским открытым. Формально процесс сделали открытым, но пустили на него только тех, кого захотели. Например, не пустили сына Сергея Есенина, математика Александра Есенина-Вольпина: он пришел требовать допуска на Петровку 38, но оттуда отправился не на процесс над писателями, а в психушку, на принудительное лечение. Математики организовали еще одно письмо протеста, среди ста подписей была и подпись Арнольда – и вместе с большинством других подписантов он попал под репрессии.
Антисемитизм на мехмате в те годы был системным: евреев «валили» на приемных экзаменах, тем, кто уже работал, не давали защищаться, увольняли. Впоследствии организаторы этих процессов открещивались от своей в них роли, пытались опровергать. Но Понтрягин, ставший одним из главных борцов, этим лишь гордился. «Я упорно сопротивлялся давлению международного сионизма, стремящегося усилить свое влияние на деятельность Международного союза математиков. И этим вызвал озлобление сионистов против себя», – скромно и с достоинством вспоминал он в своей автобиографии.
Арнольда уволить с мехмата не могли: он был слишком знаменит. Отыгрывались на его учениках – на работу не брали, премий и званий не давали. Сам Арнольд набрал десятки международных наград и стал академиком в разных странах намного раньше, чем получил какие-то награды – но не должности! – на родине. Действительный член Лондонского математического и королевского обществ, академий наук Италии, Франции и США, на родине он стал академиком только в 1990 году. В университетах, в которых проработал всю жизнь, он не был ни ректором, ни деканом – и это его нимало не заботило. Зато в последние годы жизни Арнольд с честью носил звание председателя попечительского совета Независимого Московского университета – вместе с коллегами в 1991 году он создал для математиков место, свободное от любых предрассудков. Этот университет не дает дипломов государственного образца, но его выпускников, как обладателей высококлассного образования, с радостью принимают даже в Гарварде.
Владимир Арнольд родился 12 июня 1937 года в Одессе, куда его мать приехала погостить к родственникам. Через несколько месяцев семья вернулась в Москву. Отец Игорь Арнольд был математиком, членом-корреспондентом Академии педагогических наук, происходил из харьковских дворян. Мать Нина Исакович работала искусствоведом, но ее родня, по мнению Владимира Арнольда, повлияла на его жизненный путь даже больше – двоюродным дедом по материнской линии был Леонид Мандельштам, основатель московской школы теории колебаний, волн, радиофизики и радиолокации.
В начальной школе, как вспоминал сам Владимир Арнольд, учительница уверяла его родителей, что этот тупица никогда не сможет освоить таблицу умножения. Дело в том, что зубрить что-либо будущий великий математик ненавидел, и радость познания открылась ему только в тот момент, когда талантливый учитель дал ему задачу, предполагающую творческое решение.
Рос Владимир в плотной интеллектуальной среде, по-французски научился читать раньше, чем по-русски, а математикой увлекся, будучи членом «добровольного научного общества», организованного другом семьи Алексеем Ляпуновым у того на даче. До собственной дачи оттуда было километров 30, бегал на лыжах. Лыжи стали страстью на всю жизнь: за несколько дней до смерти во Франции в 2010 году – он приехал туда на конгресс – Арнольд еще вовсю бегал. На лыжах ученый проходил и по 50, и по 70 км, что характерно – в одних трусах. Учитель Арнольда, легендарный математик Колмогоров, спрашивал его, 30-летнего, в начале весны: «Не заболели ли вы? У меня тут был Леня Бассалыга, и он рассказал о вас странную вещь: что встретил вас на лыжах где-то между Ясеневом и Дубровицами. Ваш маршрут в 60 км (Ясенево – Дубровицы – Троицк – Теплый Стан) – я знаю и одобряю. Но Леня говорит, что хоть и было всего минус 20 градусов и рубахи на вас не было, но вот штаны вы все-таки не сняли. В чем тут дело – может быть, пора уже вас лечить?»
Арнольд был математиком буквально до мозга костей. Однажды, в 1998 году во Франции, он получил черепную травму, упав с велосипеда, и потерял память. Жену свою он не узнал, но на вопрос врача, сколько лет женат, ответил правильно – 24 года. Врач записал: «Арифметические способности сохранены», – но заниматься математикой на несколько лет запретил. Арнольд выдержал без математики месяц, за это время написав чудесную книгу рассказов о своем окружении. Там был, например, такой анекдот: «– A. всегда был везунчик, – говорил мне B. – Например, велели нам обоим вступать в партию, время было страшное, подали заявления. Но он был везучее: к моменту приёма у него уже был адюльтер. А у меня ещё не было. Вот всю жизнь и мучаюсь в партии». Момент, когда он начал проваливаться под лед во время прогулки по весенней Москве-реке, описывает так: «Я обнаружил, что форма льда напоминает гауссовскую колоколообразную, то есть перевёрнутую, кривую».
В той же книжке он пишет о своем действующем начальстве едко: «В храме Христа Спасителя было четыре агатовых колонны. При взрыве их спасли: перевезли в Донской монастырь, а потом в университет. Когда храм стали восстанавливать, колонны стали искать – нигде нет. В конце концов один корреспондент стал фотографировать все колонны МГУ, и вечером уборщица указала ему, что искомые четыре – в кабинете ректора. Там они и остались: ведь университет – Храм Науки».
С руководством МГУ Владимир Арнольд конфликтовал и по поводу «Новой хронологии» – псевдонаучной, как доказывали Арнольд и его коллеги, теории, опровергающей известную хронологию мировых событий и поражающей обывателя новыми, удивительными фактами типа того, что Христос и Будда, «на самом деле», один и тот же человек.
Острый язык и несгибаемый характер Арнольда были легендой. Достаточно сказать, что однажды он публично отверг приглашение работать в Папской академии наук из-за несогласия с отказом Ватикана реабилитировать Джордано Бруно. В МГУ же Арнольд проработал 30 лет. Потом перешел в Математический институт имени Стеклова – это стало возможным только после смерти в 1983 году директора института, академика Ивана Виноградова, известного своими антисемитскими взглядами. Однако и там он старательно избегал встреч со своим бывшим приятелем Игорем Шафаревичем, написавшим нашумевшее эссе «Русофобия» – о «малом народе», навязывающем «большому народу» вредные идеи и взгляды.
С 1993 года Арнольд преподавал в Университете Париж-Дофин, но и там научному сообществу от него доставалось: он постоянно высмеивал французскую систему образования, которую находил крайне несовершенной. Впрочем, доставалось от него не только математикам. В 1998 году Арнольд перечитывал – естественно, в оригинале – одну из своих любимых книг, «Опасные связи» Шодерло де Лакло. И вдруг заметил в ней словосочетания, знакомые по эпиграфу к «Евгению Онегину». Он тут же опубликовал статью, доказывающую, что все эти годы филологи заблуждались, разгадывая смысл эпиграфа и не связывая его с этой книгой, также любимой Пушкиным. Филологи, надо отдать им должное, устыдились и нашли доводы математика «остроумными и убедительными.
.
